Бинь казалось, что сердце выскочит у нее из груди. Стараясь не выдать себя, она спросила мужа:
— И что с ним будет?
Муж засмеялся еще громче; он был очень доволен собой.
— Ну, милая моя, его, в любом случае, вернут в Хайфон, там его будут судить и сошлют куда-нибудь. А уж меня за такой козырь переведут в Ханой и к концу года, само собой, дадут повышение.
Тревога Бинь усиливалась. Может быть, Нгуен Ти Тхиен — это просто выдуманное имя, а Нам на самом деле — Нам из Сайгона?
С трудом сдерживая душившее ее волнение, Бинь спросила безразличным тоном:
— Наверное, у такого бандита должен быть очень страшный вид?
— Да нет, он курит опиум и совсем тощий. Помню только, на лбу у него глубокий шрам и еще шрамы на щеках и на подбородке.
Бинь слегка побледнела.
— На лбу, и на подбородке, и на щеках шрамы; видно, его много били?
— Да, уж конечно, не раз и не два! Шарф, который он носит, скрывает много других шрамов. Но, сказать по правде, самое страшное — это его глаза… Ну ладно, дорогая, стели постель, и пойдем спать, уже поздно. — Он показал рукой на улицу, где все давно смолкло и медленно поднимался густой туман.
Одиннадцать часов…
Двенадцать часов…
Часа в два ночи на западе показалась луна, ее лучи проползли сквозь тюремную решетку и прочертили длинную светлую полосу на грязно-белой стене камеры.
Нам… Нам из Сайгона, обхватив руками колени, следил за отблесками холодного лунного света. Его ждали побои и пытки. Куда на этот раз бросит его судьба, в какое из адских мест, где теряешь всякую надежду выйти на волю? Пулокондор?.. Хазианг?.. Лайтяу?.. Шонла?..
Нам вздрогнул и сам ответил на свой вопрос:
— Все может быть!
Нам понимал, это заключение будет для него самым тяжелым. Он встал, потянулся, сделал глубокий вдох, потом резко выдохнул воздух и зашагал взад и вперед по цементному полу, стараясь избавиться от мрачных предчувствий и свыкнуться с новыми обстоятельствами. Но эта куцая прогулка от стены до стены еще больше расстроила Нама, у него разболелись ноги, кружилась голова, грудь щемило все сильнее и сильнее от сырого холодного воздуха тюрьмы.
Да, Нам из Сайгона уже не тот, что прежде. Камера намдиньской тюрьмы внушала ему страх. Массивные, толщиной с руку, прутья железных решеток, просмоленные черные стены, даже тяжелые железные кандалы, надевавшиеся в знаменитых камерах А и Б — в карцере ханойской тюрьмы, не так пугали его, как здешние цементные полы, сырые и скользкие, тускло блестевшие под лучами луны.
Нам тяжело опустился на холодный, как лед, пол и прислонился спиной к стене. Мозг его был утомлен еще больше, чем разбитое, больное тело; у Нама хватило сил только на то, чтобы поднять затекшие веки и проводить помутневшими глазами лунные блики на стене. Из темноты один за другим выплывали призраки прошлого.