Как нежно-хрупкое перепелиное яйцо!
Неизвестно — сколько еще будут прицениваться к безвестной певице кондовые столичные жохи?
— Димка без мамки — голая роза: без листьев, без шипов! — защищает Шагинэ возлюбленного.
— И ты любишь голую розу? — мучаю невесту.
— А что? Столичное дитя-одиночка, все знает, ничего не может. Зато у Димки уникальный слух!..
8 июля 1980 года
Сегодня утром прочитала «Палату № 6» Чехова. Страшная правда жизни настолько потрясла меня, что я в универсаме потеряла кошелек с деньгами, в нем оставалась рвань-трешка. У кого теперь занимать до аванса? Как мне надоела эта крохоборническая жизнь! Буду с грохотом собирать бутылки по общежитию и сдавать. Сегодня я закончила курс лечения, приняла 30 уколов алоэ, мокрота исчезла, дышу легко. Улучшения зрения не замечаю, зато кожа стала бархатистою, мягкою-мягкою. Это алоэ — панацея от всех болезней?
9 июля 1980 года
Дул такой ветер, что бумаги и птицы кружились в воздухе вихрем, ветер вырывал деньги из карманов воров, и деньги бешеными смерчами уносились в небо, как взятки Богу… от Акулаблатовых.
Выли и визжали сирены реанимационных машин на Алтуфьевском шоссе. Ливень и град разбудили уснувших от запоя строителей.
О, как страшно я томлюсь в этой клетушке общежития!
В универсаме был передан мой кошелечек старшему кассиру, мне его вернули. В кошельке нашла несколько волос — свои же очески… а сам кошелек стоит 2 рубля 60 копеек. Я написала благодарность магазину, у них есть подобные записи. Говорят, что находили по 200–300 рублей и возвращали владельцам. Слава всем честным!
В Москве уже около десяти дней ежедневно идут дожди, одна сырость, нет нынче лета, холодно, словно осень наступила. Я хоть на кровати в июне с утра успела позагорать.
10 июля 1980 года
Как мне спасти Мелентия в тюрьме?!
Эх, до чего доведет нас эта страстная переписка?! Сколько бумаги зря переводим на пустые страсти, в которых род человеческий вовсе не нуждается!
Приснился мне Карл. Прилетел из Америки, прикатил ко мне в общежитие и говорит по-русски:
— Вот она — Алтан Гэрэл — замучила меня заочною страстью, а сама хохочет! И никаких следов татаро-монгольского ига в ней не осталось… Вот что за птица! — и жмет мне крепко руку.
— Я, как неистовый пролетарий, клюю, что в рот попадется — вновь потеряла кошелек! Не знаю, сколько проживу? Не велика птичка — воробышек.
Клюю сытный пепел мякины, парчу лучей цветущей плесени, узоры сияющей паутины чудотканой, раскаленный алый гвоздь с креста антихриста. И плавится мой клюв — остужаю мигом в божьей луже жиропотной. Укоротила я жалкий клюв воробьиный, а с живодерного гвоздя шляпку едва сковырнула…