Назревала драка на почве ревности, и я стала вслух считать государственные печати на приколотом бланке. Надо бы ЭВМ!
— Товарищ Пришелец! Да вы никакой не гуманоид, а очередной аферист с летающей тарелки? А? — промычал рыжий бык.
— А ты кто есть? Пещерный бык-рогоносец! Топай копытами! — и стеганул хлыстом по брезентовой попоне и захохотал! От смеха задрожала его радуга, из глаз брызнули молнии.
Носорог не вынес такого оскорбления и с приколотою на рог визою боднул Пришельца в радугу, и она стала покрываться человеческою кровью, высшею субстанциею миров. Драгоценнейший бланк, подписанный Председателем Земного Шара, растворился в крови.
— Перестаньте! Перестаньте! Я вас обоих люблю! — отчаянно закричала я и, забыв себя, бросилась разнимать драку сдуревших мужчин.
…И тут я проснулась. В глазах еще плыла таинственная радуга. Немыслимым было кому-то на Земле рассказывать такой сон, разве только обогащенным изощренным мифотворчеством современным читателям.
* * *
Узнала, что в Древнем Египте царицы купались в ослином молоке. У нас большая семья, девять ртов. Нам, пятерым детям, вечерами дают по кружке парного молока. Своею порадею я стала умываться, хотя молоко старой Пеструшки потеряло былой вкус и густоту, оно тоже состарилось, стало синеватым, как молоко колхозных коров, закрытых зимою на силосе, или же разбавленное водою. Нет, состарившимся молоком красоту не наведешь, лучше раздаивать засыхающих овец. Я, наконец, выросла на овечьем молозиве. Разве оно хуже ослиного молока? Разве у вредных, упрямых ослиц такое густое, как крем-сливки, молоко?
Да на что молочный цвет лица цариц, если не штурмовать высот?! Я ведь с детства мечтала забраться на вершину самой высокой горы Гэдэн-Баабай. Гэдэн, конечно, не Бурин-Хан, но сказывают, что с вершины Гэдэн виден весь наш Джидинский аймак как на ладони. Меня питала иллюзия, что, взобравшись на вершины гор, приближусь к небесам и тайнам мирозданья.
Греховным считалось в старину бурятской женщине взбираться на обрядовую гору, женщина может собою осквернить дух священной горы и погибнуть от возмездия. Для служения молебна на обрядовую гору поднимались ламы, почтенные старцы и мужи. До восхождения резали баранов, варили их головы и мясо, стряпали мучные бообы в кипящем масле. Сушили пенки и сырки, гнали самогон из молока и хлеба. Туго набивались кожаные мешки и котомки. Посланцы села тщательно наряжались в тэрлиг — летнюю тонкую шубку с подкладкою, подтягивались-затягивались яркими шелковыми кушаками. Из одного кушака почтенного ламбагая, пожалуй, выйдет пара современных платьев. Избранники села седлали лучших скакунов, и важно подпрыгивали радужные кисти на высоких остроконечных стеганых шапках.