— Пустите… Нахалъ!
— Вотъ еще. Вотъ!
— Пустите. Я буду кричать… Сергѣй! Вы не смѣете! Вы негодяй! Сергѣй… Дураченъ. Глупенькій. Вы въ сентябрѣ вернетесь? Неправда ли?
— Раньше, Кэтъ. Я сбѣгу. Пріѣду лѣтомъ. Я не могу долго….
— Мы съ мамой будемъ въ августѣ въ Парижѣ. Вы пріѣзжайте туда. Хорошо? Будемъ вмѣстѣ. Вѣдь, я васъ люблю. Вы такой хорошій. Добрый. Какъ сенъ-бернаръ. Тсс… Отойдите!
Въ комнату вошла миссисъ Уордль. Увидѣвъ молодыхъ людей, слишкомъ близко стоявшихъ другъ къ другу, служанка закашлялась, отвела взглядъ въ сторону и, смотря на стѣну, проговорила:
— Миссъ Кэтъ, вы не думаете, что миссисъ Джонсонъ можетъ скоро вернуться?
— Я ничего не думаю, дорогая моя. Ну, Вольскій. идемте. Проводите меня къ Арабеллѣ.
— Съ удовольствіемъ. Прощайте, миссисъ Уордль. Я уѣзжаю до осени и потому пожелайте мнѣ счастливой дороги.
— Очень рада пожелать вамъ скораго отъѣзда, сэръ, — строгимъ взглядомъ окидывая Сергѣя, произнесла миссисъ Уордль.
2.
Павлу Андреевичу Вольскому врачи настойчиво совѣтовали отдохнуть какъ слѣдуетъ лѣтомъ, чтобы поправить расшатанное за послѣдніе годы здоровье. Въ самомъ дѣлѣ, переутомленный работой въ своихъ банковскихъ предпріятіяхъ, которыя были имъ открыты въ Лондонѣ еще въ годы великой войны, Вольскій сильно изнервничался за послѣднее время, сталъ раздражительнымъ, часто впадалъ въ мрачное настроеніе; помимо того, большое сердце давало себя знать. Еще три года назадъ, несмотря на шестьдесятъ лѣтъ, Павелъ Андреевичъ казался крѣпкимъ бодрымъ мужчиной. Теперь же онъ самъ себя не узнавалъ. На узкомъ сѣромъ лицѣ глубокія морщины и впадины; подъ глазами мѣшки, волосы сплошь охвачены сѣдиной. И движенія неувѣренны, вялы, при быстрой ходьбѣ или при подъемѣ на лѣстницу — сильная одышка.
Приведя въ порядокъ дѣла и отдавъ служащимъ послѣднія распоряженія, Вольскій наконецъ выѣхалъ на континентъ съ Сергѣемъ и пріятелемъ сына Викторомъ Шоринымъ. Личнаго секретаря своего Сурикова и прислугу онъ отправилъ въ Савойю на двѣ недѣли раньше, чтобы въ замкѣ все было уже подготовлено къ его пріѣзду. Шоффера же Джека и свою лучшую машину Вольскій взялъ съ собой, думая совершить переѣздъ изъ Кале въ Парижъ и изъ Парижа въ Савойю на автомобилѣ. Однако, еще на пароходѣ Сергѣй уговорилъ отца отправить Джека изъ Кале въ замокъ по желѣзной дорогѣ, такъ какъ Викторъ прекрасно правитъ машиной и съ удовольствіемъ замѣнитъ шоффера.
Вольскій нерѣдко видѣлъ Виктора Шорина у себя дома, когда тотъ приходилъ въ гости къ сыну. Въ общемъ, это былъ очень милый, симпатичный студентъ. Въ смыслѣ внѣшности онъ значительно уступалъ Сергѣю. Ростъ слишкомъ большой; руки черезчуръ длинныя, во время ходьбы напоминавшія усердно работающіе рычаги диковинной паровой машины; черты липа грубоватыя; волосы красноватаго цвѣта, шерстистые, обладавшіе какимъ-то исключительнымъ свойствомъ выдѣлять изъ своей среды или отдѣльные вихры или отдѣльныя пряди, причемъ по тѣмъ или другимъ можно было безошибочно судить, въ какомъ настроеніи въ данную минуту находится ихъ обладатель. Пряди образовывались въ минуты огорченія и сползали на лобъ; вихры, наоборотъ, возникали въ минуты радостнаго воодушевленія, и тогда никакая внѣшняя сила не могла ихъ заставить лечь на свое мѣсто.