— Можетъ быть, завтра утромъ намъ все-таки протелефонировать въ Женеву? — спросила Сурикова Ольга Петровна, собираясь уже идти къ себѣ въ спальню.
— Право, не знаю. Положеніе такое, что не представляю, какъ поступить… Думаю поѣхать самъ… Мсье Рато говоритъ…
— А кто такой мсье Рато? Какое отношеніе имѣетъ этотъ господинъ къ нашимъ семейнымъ дѣламъ?
— Да… Конечно… Но онъ… Во всякомъ случаѣ, вотъ что. Подождемъ, пока пріѣдетъ вашъ сынъ. Тогда рѣшимъ окончательно.
— Какъ хотите. А теперь еще одинъ вопросъ. По-моему, на ночь нужно кого-нибудь попросить остаться здѣсь, возлѣ гроба.
— Вы думаете?
— Я считаю, что это будетъ приличнѣе по отношенію къ покойному. Мы и такъ не имѣемъ здѣсь никого изъ духовныхъ лицъ. Завтра я обязательно пошлю телеграмму въ Парижъ священнику.
— Да, да, вы правы. — Суриковъ смутился, чувствуя, что Горева проявила больше чутья, нежели онъ. — Нужно кого-нибудь попросить. Если хотите, я самъ буду дежурить.
— Нѣтъ, зачѣмъ вы…
— Я тоже могу, — предложилъ стоявшій вблизи Викторъ. — Я считаю, что было бы лучше…
Онъ покраснѣлъ и смолкъ. Суриковъ демонстративно отвернулся отъ него, давая понять, что не желаетъ съ нимъ разговаривать.
— Нѣтъ, — недружелюбно взглянувъ на Шорина, произнесла Ольга Петровна. — Постороннему человѣку провести ночь съ покойникомъ гораздо легче, чѣмъ намъ. Я бы совѣтовала попроситъ кого-нибудь изъ прислуги. Бетси, конечно, исключается. Она слишкомъ болѣзненно переноситъ это несчастье. Кромѣ того, ей завтра днемъ будетъ достаточно хлопотъ. Вотъ, развѣ, Томъ? Или еще лучше Роберъ. За все время онъ въ первый разъ соблаговолилъ проявить къ намъ интересъ.
Когда Суриковъ, обратился къ Роберу съ просьбой продежурить ночь возлѣ гроба, старикъ не сразу понялъ, что отъ него требуется. Но затѣмъ, догадавшись, радостно закивалъ головой и отвѣтилъ, что охотно сдѣлаетъ это. Единственно, что онъ попросилъ, это разрѣшить ему принести сюда свою подушку, чтобы подложить подъ голову, если сонъ одолѣетъ.
Около одиннадцати часовъ замокъ погрузился, наконецъ, въ тишину. Ночь наступила темная, душная. Небо было обложено тучами. За горами играли зарницы.
Горева уже спала, Суриковъ тоже. Прислуга разошлась по своимъ комнатамъ. Шоринъ ушелъ послѣднимъ, дружески пожавъ на прощанье руку Роберу, который сѣлъ въ углу комнаты на коверъ и заложилъ за спину свою грязную сѣрую подушку.
Около полуночи Викторъ окончилъ писать письма друзьямъ въ Лондонъ съ извѣщеніемъ о смерти Сергѣя, подошелъ къ кровати, снялъ костюмъ, надѣлъ пижаму, но затѣмъ раздумалъ ложиться, потушилъ свѣтъ и въ уныніи сѣлъ около открытаго окна.