Демоны! Они были как заблудшие демоны.
Ещё я помню девушек в ботфортах – этих гренадёрских сапогах, символизировавших тогда смелость и просвещённость; помню, как певица Валерия в них выступала, пела народную песню; в университете иные мои сокурсницы тоже ходили в этих сапогах, по крайней мере до тех пор, пока в такие же сапоги дружно не переоделись девы лёгкого поведения, ищущие удачи вдоль освещённых трасс. Теперь, предположу, такие сапоги даже в публичных домах стесняются надевать: разве что в какой-нибудь совсем бесподобной ролевой игре вроде «Мадам гренадёрша и её дрессированный провинившийся солдатик».
А слушали – что мы слушали, какую, с позволения сказать, музыку?! (Верней, не мы – а они; я не слушал и наговаривать на себя не обязан.) Начали с группы «Мираж», что уже было дичью; следом перешли к «Ласковому маю», будто полвека нас не воспитывали на песнях Утёсова, Вертинского, Бернеса, Георгия Виноградова, Отса, Кристалинской и Магомаева – а держали нас всё это время в самом несчастном детдоме, на пшённой каше без сахара, а все нас обижали: няньки, воспитатели, истопник Фёдор.
Поэтому: бел-лые розы, бел-лые розы, беззащитны шшшипы! Ы! Ы!
Ладно бы ещё одни малолетки западали на Шатунова – нет, его слушала милиция, сельские администрации, учителя средних и высших учебных заведений, на концерты «Ласкового мая» приходили почётные пенсионеры. Где нашли этих пенсионеров, где их держали все предыдущие восемьдесят лет? В лесу? В зоопарке? Они смогли бы победить в самой страшной мировой войне под такие песни? Отчего они себя не спросили об этом?
Впрочем, следом пришло такое, что и Шатунов стал казаться вполне себе милым и приличным парнем. Явились какие-то гнусавые малоумки, то с огромным количеством зубов, то вовсе без оных, представители третьего пола, радужные птицы с перьями в области поясницы, силиконовые губы, гуляющие сами по себе, в отсутствие головы, другие части тела, казалось бы, не приспособленные для пения, дуэты разных частей тела, квартеты представителей третьего пола и пола, ещё не изведанного никем, кроме представителей третьего пола. О, пора открытий! Пора свободы.
В моём классе, знал я в том самом 91-м году, не пробовал наркотики ещё ни один ученик. Но тремя классами младше, к 95-му году сложно было найти того, кто не пробовал хотя бы раз. От барбитуры до метадона – во всём разбирались даже ученики начальной школы. Это была всем модам мода.
Учителя, которые учили многих из нас, – они, видимо, тоже что-то скрывали от мира долгие годы. В городке, где я родился, в конце девяностых единственная школа неизменно закрывалась с 12 до 14 часов: учителя не могли пропустить очередную серию какого-то сериала, то ли про богатых, которые тоже плачут, то ли про рабыню Изауру, – и вместе с учениками, торопясь и толкаясь, бежали следить за судьбой метиски, или мулатки, или полностью, непоправимо, чернокожей героини. А потом возвращались – и преподавали детям историю, русский язык, Достоевского, основы государства, права, здравого смысла. Неужели это было с нами?