— Изъ чего слагается его жизнь?
Лія слышала его, но молчала. И тогда онъ отвѣчалъ самъ себѣ:
— Любовь — насмѣшка, потому что никогда не можетъ одинъ человѣкъ воплотить всей многогранности жизни другого. А душа художника — это самое сложное изъ всего, что создано природой. На одно онъ найдетъ откликъ въ любящей его женщинѣ, и на другое, — а въ чемъ-нибудь третьемъ останется одинокъ. И такъ будетъ больнѣе, чѣмъ если-бы онъ былъ одинокъ во всѣмъ. Что онъ сдѣлаетъ тогда, ты знаешь это, Лія?
Лія молчала. И онъ отвѣчалъ самъ себѣ:
— Онъ разлюбитъ ее. Пойдетъ искать другую, найдетъ и, можетъ быть, опять обманется. Но ту, первую, — онъ разлюбитъ навсегда и не вернется къ ней никогда больше. А если первая отдалась ему всей своей красивой, но простой душой, то она будетъ еще страдать, очень страдать, потому что любовь простыхъ сердецъ живетъ долго. Не правда ли, Лія?
— Зачѣмъ ты говоришь все это?
— Я только спрашиваю. Я хочу знать. Многое непонятно мнѣ въ жизни, и я часто думаю, что другіе опытнѣе меня. Но, должно быть, они знаютъ не больше. Они только не спрашиваютъ.
Вечеромъ онъ встрѣчался съ Марой и иногда говорилъ ей о Ліи. Каменщица выслушивала его равнодушно. Полушутливо, полусердито говорила ему:
— Тебѣ не слѣдуетъ вмѣшиваться въ чужую жизнь.
Вѣдь ты не съумѣлъ устроить, какъ слѣдуетъ, и свою собственную.
Длинная ночь, сплетенная изъ безконечной вереницы часовъ, ночь, поглотившая своей жадной черной пастью розовыя пятна разсвѣта, лазурь полудня и голубые туманы вечера. Кажется, что ей не будетъ конца, потому что недѣли проходятъ за недѣлями, а небо все такъ же темно и такъ же ярко мерцаютъ звѣзды, уступая только загадочному сіянію сѣвера. Иногда скопляются тучи, темныя и низкія. Изъ темныхъ тучъ беззвучно и лѣниво падаетъ бѣлый снѣгъ. Бѣлой шапкой лежитъ на прозрачныхъ льдахъ. И, такъ какъ сквозь льды просвѣчиваетъ все та же тьма, то, пока не играетъ сіяніе, они тоже кажутся совсѣмъ черными.
Этотъ вѣчный врагъ — ночь — окружаетъ Вилана со всѣхъ сторонъ, преслѣдуетъ его по пятамъ, не даетъ ему ни минуты отдыха. Та ночь, которая встрѣтила его по пріѣздѣ на сѣверъ такой волшебной игрой невиданныхъ красокъ.
И Виланъ спѣшитъ. Онъ весь горитъ борьбой и уже увѣренъ заранѣе, на чьей сторонѣ останется побѣда. Пусть тьма собирается еще гуще. Пусть она лежитъ, почти осязаемая, какъ толстое черное сукно. Пусть небо никогда не вспыхиваетъ больше холодными сѣверными огнями. Онъ побѣдитъ.
И работы такъ много, что почти некогда думать о чемъ-нибудь другомъ, кромѣ завѣтной цѣли. Только когда выясняется опредѣленно, что дѣло подвигается впередъ слишкомъ медленно и вмѣстѣ со сгустившимися мракомъ начинаетъ подкрадываться нѣчто вродѣ сомнѣнія, — Виланъ скучаетъ о свѣтѣ, который онъ надолго покинулъ, и о тѣхъ, кто грѣется сейчасъ подъ лучами солнца. Мерещатся ему золотистые волосы, теплые и свѣтлые, такіе теплые и свѣтлые, какъ огонь.