Следы: Повести и новеллы (Ершов) - страница 13

— Семья жива… относительно здорова, — виновата произносит отец. — Вот сынок… школьник.

— Что ж, и слава богу! Живы, здоровы… Чего ж еще?

— Младший прихварывал. Но теперь лучше.

Я вижу, как мимо нас бойко скачет на одной ноге, словно мальчик, играющий в классы, инвалид с шайкой в руке. Возле тела, над которым неутомимо трудится банщик неожиданно останавливается, смотрит.

— А не противно тебе, Семен, мылить эту свинью? — начинает он укорять банщика. — Гляди, вон ты упарился весь, а этот тыловой боров и пальцем не пошевелит. Ух, гад!

Он замахивается на толстяка шайкой. Толстый визжит, а банщик Семен кидается наперерез, прикрывая толстяка жидким своим телом, как какую-то святыню:

— Не фулиганьте, гражданин! Ослобоните моечную! Вы выпимши!

— Эх, Семен, холуйская твоя душа. Имя даже мое и то позабыл. Перед кем же ты стесняешься назвать меня по имени? Перед этой сволочью?

Семен, видимо действительно поначалу не узнавший его, издает радостный возглас:

— Колода Степан! Землячок!

Он бросается обнимать своего одноногого земляка, но тот гордо отстраняет его и, сплюнув, резюмирует:

— Была колода, да упала в болото. Не думал я встретить тебя здесь, Семка!

Сказав это, он быстро скачет к выходу…

— Ну, как там на фронте? — тихо спрашивает отец у разместившегося тут же Горшкова.

— Трудно… Но, знаешь, ничего у них не выйдет. Просто ничего. Понял я, Володя, что народ-то у нас кряж… Ты не смотри на меня — духом кряж!..

— Значит, выдержит?

— Выдержит.

Он разжимает ладонь, на которой тонкая мыльная пластинка.

— Мыльце вот смылилось. Мыльца не найдется?

Потом отец трет Горшкову спину, а тот все расспрашивает:

— Иван Дмитрии жив ли?

— Жив. Сыновья его воюют.

Потом Горшков умолкает. А отец все трет и трет ему спину.

— Не устал? — спрашивает отец.

Горшков не отвечает и вдруг начинает странно клониться книзу.

Отец едва успевает подхватить его.

— Человеку плохо! — кричит кто-то.

Сбегаются люди.

— В предбанник его! Здесь парко.

— Упарился бедняга. Отощал. Нынче банька-то не всем впрок.

Горшкова осторожно поднимают на, руки и медленно несут к выходу. Отец тоже несет его.

А я остаюсь один. А тут еще разносится слух, что вода кончилась. Начинается паника. Появляется в дверях человек в грязном халате:

— Товарищи, кто не домылся, пройдите организованно в моечную номер два!

Все кидаются к узкому проходу. Образуется пробка. Те, у кого намылена голова, двигаются к выходу на ощупь. А я сижу на опустевшей скамье с шайкой и растерянно смотрю на проносящихся мимо голых людей. И вдруг слышу далекий голос отца. Отец пробивается ко мне оттуда, из предбанника, но встречные не пускают его. Я кидаюсь ему навстречу. И так мы долго пробиваемся друг к другу сквозь мыльные и мокрые тела…