Все остальные в объединении почти ничего не решали. Правда, их иногда внимательно и по-отечески выслушивали, чтобы не обижать уж вовсе, но без всякой пользы для дела.
Сейчас все они в сборе. И те, кто все решают, и те, которые ничего не решают. Особенно озабоченный и серьезный вид у тех, кто ничего не решает.
Ступин выступает первым. Его не устраивают натурализм и серятина в моем материале. И вообще — плохо, к дерьму близко.
— Этак мы с вами бог знает до чего докатимся, — печально резюмирует он. — Надо закрывать картину.
Мертвая пауза. Я в состоянии невесомости, парю. В штанах какой-то сквозняк. Интересно, что же скажет Фаянсов? Сейчас начнет сервировать свою речь замысловатыми терминами: ложечки, подстаканнички, фамильное серебро. Свою критическую мысль он помещает в этакое элегантное русло, что-то на манер сообщающихся сосудов: он не сторонник приукрашивания, причесывания действительности (камешек в огород Ступина!), но он же враг натурализма, приземленности (булыжничек в мой!); он за изящную форму, за остроту… а в сущности (это уже я делаю вывод) за ту же лакировку, только на более совершенном этапе, с легкой иллюзией правды.
Итак, можно считать, что оба кита против. Этого вполне достаточно, чтобы поставить на картине крест. Собственно, есть еще полукит — Мин-Херц. Но даже если он и поддержит меня, все равно он будет в меньшинстве. Оселков меня поддерживать не станет. Что он, очумел? Но тогда что же, конец?.. Господи, зачем же я тогда связывался с ними? Зачем шел на компромиссы, наступал себе на горло?..
Итак, меня нет, я смят, остались одни формальности — ритуал погребения: выслушать Мин-Херца, Оселкова и тех, озабоченных… Озабоченность их, я думаю, вызвана одной-единственной мыслью: не брякнуть бы лишнего!
— Я тоже вижу в материале серьезные недочеты, — тихо сказал Минц, — но и не считаю его настолько уж бесперспективным. Кроме того, нам, как говорится, не привыкать воспитывать и направлять молодежь. Объединение у нас, слаба богу, не без рулевого, не без ветрила, чего нельзя сказать о других объединениях. Словом, я не вижу причин для пессимизма. Не вижу я причин и для закрытия картины.
Вот те на! Попер против самого Ступина! С реверансами, но… попер! И куда девался его цинизм? Человеческое пробилось, простое. В чистом его виде. Хотя не совсем понятно, почему. Не с руки ему доброту-то свою показывать. Не с руки, а показал. Спасибо.
Теперь очередь за Оселковым. Ему-то уж совсем не с руки. А он и не будет. Не дурак! Еще чего! Я и не жду.
— Много суровой и горькой правды в словах Петра Силыча и Ивана Осипыча (ну вот, как по нотам), и я думаю, были бы все основания для паники, все!.. Но только не в нашем объединении. (А это еще что? Нет, нет, я не возьму!) Есть у нас, слава богу, и у кого поучиться, есть, слава богу, кого и о помощи попросить. (Ишь куда гнет!) Молодому же режиссеру это не только необходимо, а и полезно. На будущее. (Почему у меня на языке привкус какой-то гадости? Почему в коленях зуд?.. На что намекает Григорьич?) Вот и смирите гордыню-то да и ударьтесь в ножки Петру Силычу, Ивану Осипычу… Помогите, мол, распутаться. И помогут! Честное слово!