…Восьмой класс. Идет экзамен по математике, И вдруг классный руководитель подходит ко мне и незаметно оставляет у меня на парте скомканную бумажку. И тут во мне все перевернулось. Это было нечто большее, чем просто помощь. Взрослая женщина, к которой я к тому же питал уже недетскую симпатию, в какой-то миг превратилась в мою сообщницу, сверстницу. В этот миг для меня это было почти как тайное признание. Разумеется, экзамен я тогда завалил, настолько все вдруг переменилось: в какую-то секунду были преступлены некие священные рубежи, мир размотался и пошел вертеть кренделя.
И вот это же самое идиотское состояние на мгновение ощутил я и теперь. Хотя с чего бы? Совсем как будто не тот уже возраст. И ситуация несколько иная. Или здесь намек, что я ошибаюсь и ситуация именно та же: они учителя, а ты школьник. И верно, что-то школярское, ребяческое зашевелилось вдруг, залепетало во мне. А тут еще эта мучительная пауза. Входит педагог в класс, и все притаились, как мыши: на кого падет жребий, кого вызовут к доске? «Ну что ж, — говорит учитель, — тогда буду, как обычно, по списку». И снова мертвая тишина: кого же?
— Ну-с, так никто не желает высказаться? — повторяет свой вопрос директор.
— Позвольте мне, — не выдерживает кто-то.
Гляжу, а в дверях Щечкин. Тянет руку. Дескать, прошу слова. Что за наваждение? А Щечкин сыплет приветствия и уже к столу семенит. Да каламбурами, каламбурами:
— Славные вы наши радетели, неусыпные наши родители, всеведущие наши заведующие!.. Выпотрошусь, как на духу. Историйка тут любовная. Соперники мы с ним, с молодым дон-жуаном-то. Отбил он у меня девочку, увел, можно сказать. А я и не в обиде. Пускай, думаю. Искупленьице-то все равно придет. Вот и пришло. Не замешкалось.
Кто-то не выдержал, прыснул.
— Ширмочки, простите, у вас не найдется или занавесочки какой захудалой? — засуетился вдруг Щечкин. — Тогда разрешите, я встану за креслице. Вполне устроит.
Он действительно зашел за кресло и все улыбался, хихикал. Никто пока не понимал, к чему он ведет и почему ему нужно прятаться за кресло.
— Сию секунду, — произнес с благодатью в лице Щечкин.
Достав из-за уха маленький прутик, Щечкин несколько раз стегнул им воздух.
— Позвольте, я им, — он кивнул в мою сторону, — молодежи-то, примерец самокритики преподам, как собственную-то гордыню укрощать.
После этого он бойко приступил к автоэкзекуции, сопровождая ее веселыми прибаутками и каламбурами.
— «Да ведь это он смеется над ними! — дошло, наконец, до меня. — Как же это я сразу не смекнул? Ай да Щечкин! Пригодился, пригодился!»