Я узнал ее. Это Нина Косуля. «Русалка».
— Здравствуйте, Нина! Нам: не по пути?
— Не знаю. А вы куда?
— В Москву. Сворачиваем экспедицию.
— Да, я слышала…
— А вы куда?
— К тетке.
— В гости?
— Да… насовсем.
— А как это — в гости и насовсем?
— А так. Вы же знаете, как у нас… С тех пор, как я снялась у вас, на меня смотрят как на вавилонскую блудницу. Наверное, это лестно. Мне лично это мешает. Но я не виню их. Ведь город так беден событиями…
— Простите нас, Нина…
В самолете я уснул. Приснился гигантский кактус, вокруг которого Сатурнович с карликами водил хоровод. Неподалеку, прикованный к колоде, сидел старый профессор с лицом одного из отцовских друзей. «Вот такой ширины, вот такой ужины…» — пели карлики. Профессор то и дело хватался за сердце и вздрагивал. Потом карлики подбежали к кактусу и давай выщипывать из него иглы. Сатурнович отгонял расшалившихся карликов. Профессор плакал. Потом кто-то здоровый подошел к кактусу и молча ударил по нему тяжелым предметом, укрепленным на штативе. Должно быть, камерой. Из кактуса во все стороны брызнул зеленый сок. Брызги ударили мне в лицо.
Я проснулся. Рядом сосед откупоривал бутылку боржоми.
— Пардона просим, — извинился он, заметив, что я вытираю с лица брызги. — Водички не хотите?
— С удовольствием. Я долго спал?
— Да нет, еще лететь и лететь.
Странное это чувство, когда просыпаешься в воздухе. Никакого чувства времени… За окном облака, и черт его знает, где ты, в какую галактику заброшен. Нет земли под ногами, и стало быть, можно думать о себе что угодно, помещать себя в любой из миров. Но вот, постепенно приходя в себя, начинаешь привязывать себя к земле, к своему месту на ней, к людям… Итак, что же происходит? Во-первых, лечу в самолете. Допустим. Но куда? И тут выплывает страшное: хоронить Сашку. Где-то в подсознании запульсировало: если бы… с самолетом… какая-нибудь ерунда… Ничего, голуба, прилетишь и за все, за все заплатишь.
В Москве на аэродроме ко мне подходит женщина лет сорока пяти. Глаза ее влажны. Я никогда не думал, что у Сашки такая молодая мать. Я представлял себе сгорбленную, убитую горем старушку, но передо мной стояла еще молодая женщина.
— Как это произошло? — спросила она.
Я не ответил. Я еще не верил, что передо мной была его мать.
— Я его мать, — сказала она, видимо поняв мое недоверие.
Я молчал.
— Я его мать! — почти закричала она и, схватив меня за плечи, зарыдала.
Я мог утешить старушку, но как утешить молодую женщину, потерявшую сына, моего ровесника? Мне казалось, что это какой-то бредовый сон, в котором матери молоды, а сыновья стары.