Есть еще среди нас люди, которым ничего не стоит выйти вот так перед собранием и, размахивая кулаками, кричать о пережитках прошлого, о том, что продавать девушек — позор, а потом приходить домой и со спокойной совестью вести переговоры о калыме. Это — страшные люди. Они гораздо опаснее тех, кто открыто говорит: я против новых порядков, я хочу выдать свою дочь по-старому.
А теперь я все-таки скажу о Гандыме. Вынужден сказать. Он много месяцев вел переговоры с Бессир и Пудаком, обещая огромный калым за девушку.
— Клевета! — Гандым вскочил с места. — Я никогда не предлагал калыма! Дайте мне слово! Заткните рот лгуну!
Председатель собрания поднял руку, приказывая Гандыму сесть.
— Продолжай, — сказал он Сердару.
— Когда тетя Дурджахан наотрез отказалась продать дочь, Гандым решил опорочить девушку, надеясь, что я откажусь от нее. Он написал ей письмо и подстроил так, чтоб письмо это попало мне в руки… — Сердар вдруг испугался, что, если Гандым потребует показать письмо, ведь он сжег эту гнусную бумажку! Сжег, желая показать Мелевше, что не верит ни единому слову письма, верит только ее любви. Однако Гандым молчал — ему и в голову не могло прийти, что Сердар способен на столь неразумный поступок — уничтожить главную улику. — Гандым говорил здесь, что Мелевше пострадала потому, что мы настаивали на комсомольской свадьбе и нечутко обошлись с отцом Мелевше. Если бы он не разжигал этого человека, постоянно суля ему пачки денег, Мелевше не была бы теперь в больнице, а Пудак — в тюрьме. Больше я ничего не скажу. Сами судите, товарищи, кто, кроме Пудака, причастен к совершенному преступлению!
Гандым вскочил. Он кричал, размахивал руками, пытался что-то доказывать, ко никто не хотел его слушать.
Когда Сердар подходил к своей кибитке, его догнал Гандым.
— Ты… Не думай, что твой верх… — сказал он, задыхаясь от быстрой ходьбы. — Мы с тобой еще посчитаемся!
Сердар молча взглянул на него и отвернулся.
Меред пришел с собрания раньше брата и успел сразу же все рассказать бабушке. Тем не менее, когда Сердар вернулся, в кибитке долго сохранялось молчание. Сказать-то у каждого было что, да только совета дельного, такого, чтоб пошел на пользу, никто Сердару дать не мог.
Наконец в полутьме кибитки послышался плаксивый голос бабушки.
— Не хотела я отпускать тебя на учебу… И родичи не велели. И мать, покойница, будь она жива, ни за что бы не отпустила от себя. Убег, неслух… В дыру вылез. Вот тебя бог и наказал за непочтение к старшим. Кончил бы школу, работал бы в колхозе, как Меред-джан, жил бы себе припеваючи. А теперь вот расхлебывай! И все от проклятой вашей учености!..