– Я люблю тебя, моя дорогая, – обращалась она к ней. – Мерен тебя любит. Не умирай. Ради нас, пожалуйста, не умирай.
Но глаза Мерикары были широко открыты, а взгляд неподвижен. Скоро ее глазные яблоки стали высыхать и покрываться тонким слоем пыли, и мухи деловито роились над ними и пили кровь из лужи крови между ее ног.
Затем Минтака услышала шум потасовки со стороны входа в шатер. Повернув голову, она увидела двух служанок Хезерет – они выползали наружу, каждая тащила большой мешок с ценностями.
– Пожалуйста, освободите меня! – крикнула им Минтака. – Вам пожалуют свободу и щедро наградят.
Но обе испуганно и виновато поглядели на нее, а потом опрометью выскочили из ворот на дорогу, чтобы присоединиться к остаткам отступающей на восток разбитой армии.
Позднее у ворот раздались голоса, и Минтака хотела закричать, но вовремя узнала грубый говор и успела сдержаться. Четыре человека воровато проникли в лагерь. По их наружности, одежде и речи она поняла, что это мерзавцы самого низкого пошиба, скорее всего, члены одной из тех шаек шакалов и стервятников, что следуют за любой армией в расчете поживиться грабежом или кражей. Она склонила голову и притворилась мертвой.
Пришельцы задержались, чтобы осмотреть тело Мерикары. Один расхохотался и отпустил такую похабную шуточку, что Минтака с силой зажмурилась и крайним усилием воли заставила себя смолчать.
Потом они подошли к клетке и поглядели на нее. Она лежала совершенно неподвижно и затаила дыхание. Она представляла, как скверно выглядит, и уповала на то, что сойдет за труп.
– От этой несет, как от свиньи, – заметил один из разбойников. – Уж лучше я подружусь с матушкой Ладонью и ее пятью дочками.
Дружно заржав от этой шутки, они разбрелись по лагерю в поисках добычи. Потом разбойники ушли, захватив все, что попалось под руку. А Минтака наблюдала, как удлиняются тени, отбрасываемые бревнами частокола на утоптанную землю, как постепенно стихает доносящийся снаружи грохот проезжающих возов и топот ног. Перед самым закатом прошли последние из беглецов, и покой пустыни и смерти окутал лагерь.
Ночью Минтака иногда проваливалась в сон, поддаваясь утомлению и беспросветному отчаянию. Очнувшись, она всякий раз видела в серебряном свете луны распятое бледное тело Мерикары, и жуткие переживания начинались снова.
Наступил рассвет, взошло солнце. Но тишину нарушали только шорох, с которым пустынный ветер колыхал ветки чахлого колючего деревца у ворот, да время от времени собственные рыдания Минтаки. Но даже они становились тише и слабее, по мере того как протекал еще один день без воды.