Круг, собравшийся по набатному звону, был люден и безалаберен. Антону почти не дали говорить горластая родня Макушовых и офицерье, гулявшее у них. На их стороне оказалась чуть не вся станица. Люди не хотели смириться с новым оборотом дела: казака — и вдруг под суд!
— Не было такого, чтоб за азиата на суд казак шел, и не будет! — злее всех разорялся сам Макушов. — Не дождаться им этого!
— Не видать им ни казачьей земли, ни воды! Нехай рты не разевают! — вторил ему из толпы зычный голос Константина Кочерги.
— Да вот же! Судиться захотели! Видели их!?
— Нехай не шастал бы по нашей речке — и цел был бы.
— Они вон с ингушами грозятся объединиться!
— Давить их всех надо, пока сами целы! — разноголосо кричали казаки.
Среди шумящей, волнующейся массы выделялась своей неподвижностью кучка фронтовиков, стоящих по правую сторону от правленческого крыльца. Уже не первый раз замечали станичники, как они (может, само собой, а может, по предварительному сговору), приходя на круг, отыскивали друг друга в толпе и, ориентируясь на старшего урядника, георгиевского кавалера Василия Савицкого, прозванного за свой недюжинный рост Великим, сбивались в тесный гурт, принимавший форму клина, который врезался в пеструю массу казаков. Голову треугольника составлял Василий Великий, возвышавшийся над всеми черной барашковой папахой, которая своей не по-казачьи глубокой посадкой особенно подчеркивала суровость его крупного, мясистого лица с тяжелым подбородком и тонким ртом. Справа от Василия, словно подпирая его широким плечом, крепко стоял кряжистый, будто из чугуна отлитый Мефодий Легейдо, не успевший еще после фронта снять георгиевские кресты и лычки урядника. Слева тесно прислонялся к Василию грудастый и высокий, но еще по-молодому тонкий, чернявый красавец Иван Жайло; за Легейдо и Жай-ло плечом к плечу стояли урядник Гаврила Дмитриев, Демьян Ландарь, Антон Скрыпник, Федор и Михаил Нищереты, грузин, нищеретовский зять, Семен Сакидзе, приписанный к станице жениной родней. Казаки все — как на подбор: ни ростом, ни статью не обиженные. Недавняя служба и фронт просвечивали у них не только в выправке, но и в том стремлении к порядку и дисциплине, которые так выделяли их из толпы.
Офицеры и макушовские подпевалы с опаской поглядывали в сторону фронтовиков, хотя пока немногие из них догадывались, какая сила вызревает в их молчаливой клиновидной, будто к бою сготовившейся кучке.
Вчерашние макушовские гости крепко задумали откричаться на сходе и замять дело.
— Даже не в тебе дело, братушка, — сказал Халин Михайле, затаившемуся за спинами товарищей. — Здесь принцип: быть ли нам, казакам, прежним сословием или довести себя до того, чтоб нас туземцы судили…