— Гляжу, Гашка, лиха себе шукаешь?! Средь дня на глазах целой улицы ездишь до красных лупырей…
Поравнявшись со штеповскими воротами, Гаша выпрыгнула из брички.
— Чего пужаешь-то? Ну? Кто и что мне за то сделает, что сирым пособила?
— Отступись, девка! — зашептала Нюрка, доверительно беря ее за пуговку кофты. — До их ворот люди подойти-то страшатся, не токмо что…
— Ну!. И ты страшишься? — глядя в самые зрачки узеньких Нюркиных глаз, как-то особенно значительно попытала Гаша.
Нюрка стрельнула взглядом вдоль улицы — она была пуста (при кибировцах станичники к вечеру забивались в хаты от всякой лихой напасти), прищурилась на девку:
— Ну и страшусь… средь дня с судьбой залицаться.[35] А смеркнется — аду, ежли надо… Пашка сидела, так я с детями пять ночей ночевала… Харчей тоже износила туда — не перечесть…
И заключила со вздохом:
— Нонче так: людей выручаешь — все одно, что в займы даешь, — может, и с тобой надысь такое же случится…
— То-то ж! А меня пужаешь…
Через плечо Нюрки Гаша заглянула во двор — нет ли кого поблизости. Во дворе ковырялись в земле Нюркины приемыши, трехлетний хлопец и девчонка пяти лет. Гаша снизила голос до шепота:
— Слышь, товарка, есть до тебя дело сурьезное…
Нюрка так и наструнилась от любопытства. Прижав ее грудью к косяку калитки, Гаша принялась выкладывать то, что надумала нынче, лежа на огороде под бричкой.
Нюрка все уводила глаза — то во двор, то вдоль улицы, но кивала головой, морщила узкий лоб, обдумывая. Наконец, нетвердо сказала:
— Ежли мужиков не примешивать, одним нам, бабам, попытать, то можно бы…
— Ну да! Бабы за баб… Так же и я говорю, — горячо убеждала Гаша.
— Ты обожди… Я помозгую трошки, завтра скажу, — шептала Нюрка, но тут же, уже подожженная Гашиным пламенем, строила планы:
— Баб бери, какие помоложе. Они и пожалостливей и посмелей, а как с кучей детей, то уже будет хвост поджимать… Я с нашей улицы попытаюсь подбить Матрену Лепехину да Надежду Дзюбу. Эти бабоньки думные, самостоятельные, не то что иные… Ежли и не согласятся, так не продадут. Так, говоришь, позахворали бабы? Ну, а то ж не прилипнет разве болячка — такое пекло стоит! А детям-то, детям-то каково, без матерей сидят? У Легейдихи вон четверо, у Поповичихи — куча, ну, у той хочь старшенькие… А твой-то как, очухивается? Так до дому и привадила! Небось и обкрутилась так-то, на-тихую?
— Ну, ладно уж тебе… Гляди, Нюрка, мозгуй, значит… Завтра я до тебя добегу. И ни гуту мужику, слышишь? — сказала Гаша, по-мужски крепко тиская Нюркину шершавую, пахнущую навозом руку.
— Вот те истинный крест, сказала же, — торопливо побожилась Штепиха. — Ну, ступай. Вон уже свекруха Дзюбихина с калитки вылезла…