XII
В день, когда ревком назначил передел земли, к Гаше нежданно-негаданно заскочила Марфа Легейдо и стала тащить ее на улицу за всеми. Как ни хмурилась, ни отговаривалась девка, упрямая хохлушка не отставала (знал Василий, кого к затворнице подослать!). Кусая губы и пряча злые глаза, Гаша стала, наконец, одеваться.
Вчера только стучался к ней с последним своим словом Антон. И она снова не открыла ему. Боясь, что она уйдет, не дослушав, он говорил торопливо и хрипло, припав к закрытой с крыльца двери. И такой тоской, вывороченной из-под самого спуда сердечного, веяло от каждого его слова, что Гаша не могла оторвать ног от пола, стояла, дрожа…
— Знаю я теперича все, Гаша… Не до гордости мне, когда с тобой беду учинили… Не уходи, любушка, не казни до смерти, послушай… Ежли думаешь, что после того не возьму тебя или попрекну когда словом, то кинь такое из головы… Для меня ты все такая же…
Спазма перехватила Гашино горло, огонь обжег щеки. Крикнула со злом и ненавистью:
— Для тебя такая же, да для себя — не такая! Все вы гады и скоты одинаковые! Вам одного тольки и надо… Не трожь меня, не жалей! Противные вы все мне! Ступай, вон девок в станице много, может, найдешь какую дурочку… А я ученая теперь!
Антон молчал, дышал тяжело. Гаша всем телом ощущала дрожь его рук, в мучительной судороге хватающих дверь.
— Не любишь больше, — донесся до нее сдавленный стон. — Потому понять не можешь, что мне-то тяжелей твоего… Я, может, проклял себя за свои раны паскудные, как потянули меня тогда бессильного… Мне, может, жизни после того больше нема…
— Спасаться прибег?! — слезами хохотнула Гаша.
И опять за дверью дыхание, похожее на всхлипы, и те же безуспешные слепые толчки в дверь.
— Ты убей сама… Тебе можно. Только полюби опять, Гаша, любушка…
Гаша чуяла, что руки ее предательски поднимаются открыть засов. Может быть, еще миг — и она забьется на его родной груди… Тонко вскрикнув, пугаясь собственной слабости, кинулась обратно в дом.
Ночью металась с болью под левой грудью, оплакиваемая матерью. А утром поднялась с опухшим лицом и завалившимися глазами. Бесцельно бродила по хате, не находя дела…
Глядя, как вяло она одевается, Марфа не выдержала, подскочила к ней с руганью. Вырвала из рук домашнее заношенное тряпье и, разворошив на глазах опешившей бабы Ориши укладку с одеждой, выхватила оттуда выходную Гашину юбку, любимый ею когда-то кашемировый платок с узорчатой каймой.
— У людей праздник нонче, а она, как анчутка, вырядилась! Ни стыда, ни совести в тебе нету. Хочешь показаться противу настроения бедняков, у которых нонче пресветлый день… У, кошка линялая, таранка волглая! Противно глядеть, до чего ты, молодая девка, себя довела, — свирепствовала Марфа, словно не замечая Гашиного состояния.