Под натиском чужой воли Гаша чуть ожила: впервые за многие дни посмотрелась в зеркало, переплела косы и почувствовала подобие удовольствия от ощущения давно не испытываемой внешней подтянутости…
После ненастных дождей стояли сухие ясные дни бабьего лета с седыми инистыми утренниками и налитыми небесной голубизной полуднями. Прозрачным хрусталем рисовались на юге контуры большого хребта, и в чистом неподвижном воздухе было далеко видно и слышно. Проскачет ли всадник, дымя пыльцой, потянется ли из Христиановского до макушовской мельницы (теперь она была в ведении ревкома) скрипучая арба тени и звуки подолгу мерещатся взору и слуху. В бездонной синеве небес тягуче курлыкали журавли, уныло гоготали гуси. Земля пахла увяданием. Отогретая в полдень степь источала испарину, пропитанную щемящей горечью татарника.
В ту неспокойную, багрянцем крови и чернью пожарищ отмеченную осень никто не пахал, не сеял озимей. Отава переливчатым шелком зеленила склоны бугров, приковывала взор нетронутой своей свежестью. Оголившиеся леса отливали издали матовой голубизной.
Смутно, как во сне, узнавая все вокруг, шла Гаша под руку с Марфой в большой, действительно как на праздник принаряженной и торжественно примолкшей толпе. Впереди, высясь над всеми, шагал с новенькой саженкой на плече Василий Великий. За ним теснились члены ревкома и члены земельной комиссии, созданной на недавнем круге. Легейдо нёс в руках рулетку и список станичников. Ни Полторацких, ни Кочерги, ни Анохиных в толпе не было видно. Черной какой-то тенью мелькнул перед Гашей Гаврила Анисьин. Григорий его был в бегах вместе с Макушовым, Мишкой Савицким, Петром Бабенко и другими подкулачниками, уцелевшими в ту сентябрьскую ночь. По слухам, дядька Гаврила, желая получить землю, приносил в ревком покаянную за сына и несостоявшегося зятя Козинца.
На середине поля, топорщившегося избитой скотом макушовской кукурузой, толпа сошлась с христиановской делегацией, приехавшей из села верхами. Гаша видела, как сойдя с коней, осетины пожимали станичникам руки, как с Василием облобызался огромный бородатый носач, которого Марфа, толкая Гашу под локоть, назвала Симоном. Потом говорили речи, которые Гаша издалека не слышала, да и не хотела слышать. Потом Василий и Симон провели мотыгами борозду среди поля, и все направились к Дур-Дуру. И оттуда Савицкий начал мерить землю.
Первыми наделяли многодетных Онищенко, Дмитриевых, Нищеретов. Толпа неутомимо двигалась позади, вслух отсчитывая сажени. Осетины, убедившись в крепости новых границ с соседями, уехали в село.