После ухода Марфы стало еще тоскливей. Антон смеялся в бреду: мнилось ему, что вылавливает он из казарменных щей скользкую картошку. Кормили казаков в последние дни скудно — обед всякий раз вызывал шквал насмешек и скрашивался смачными анекдотами и шутками. Вот и переваривались теперь в пылающей голове Антона эти горько-сладкие шутки.
Гаша выходила на крыльцо послушать, не едет ли Тихон. Опять возвращалась. Беспокойство ее передалось и матери, она принялась плакать, уговаривая Гашу прилечь хоть на часок. Гаша легла на кровать, не раздеваясь, только чтоб успокоить старуху, но сама не заметила, как уснула.
Уже не рассвете ее разбудил топот копыт за окном, беготня в хате.
— Огонь, огонь притуши, — шепотом кричала кому-то мать. Открыв глаза, Гаша увидела согнутую над столом темную фигуру свекрухи, тянувшейся к лампе.
— Все одно на дворе-то свет, — громко, с ледяным спокойствием обреченности произнесла Софья, задув лампу.
Гаша вмиг очутилась у окна, отдернула занавеску. Запрудив улицу, двигалась на рысях конница. Огромные косматые папахи серо-желтого бирючьего меха с белыми косыми полосами на них, сытые красные лица. Гаша сразу узнала шкуровскую "волчью сотню", о которой слыхала от Тихона…
Один из взводов шкуровцев, отделившись от главного потока, проходившего по приречной улице, двинулся по центральной магистрали.
Впереди завиднелась церквушка. Отряд придержал коней. Огляделись.
— Где-то тут! Все станицы ведь на один манер, — произнес немолодой сотник со староверческой бородой-лопатой.
— Учтите, ваше благородие, в азиатской станице мы все же впервые, — отозвался угрюмый детина-урядник. — Впрочем, вон живая душа объявилась, спросим…
В зыбких рассветных сумерках навстречу всадникам под плетнями дворов двигалась одинокая человеческая фигура. Шкуровцы пришпорили коней, человек тоже заметно прибавил шаг. Через минуту послышалось его горластое пение.
Царя белого казаки
Показались на рысях…
Станичник шел, качаясь из стороны в сторону, удало размахивая папахой, разбивая о стены снежки. Полы его расстегнутой шубы волочились по снегу, путались в ногах. Споткнувшись у крыльца углового дома, он матерно выругался, в пьяной злобе запустил снежным комком в крайнее окошко. Звонко сыпануло стекло, а казак заорал во всю глотку:
Царя белого казаки
Появились на заре…
Тут, завидев всадников, пьяный распростер объятья, поспешил к ним через дорогу:
Казаченьки-удаленьки
Заждались мы… ведь вас…
— Что-то рановато сегодня нализался, станичник? — достав его плечо концом нагайки, сказал бородатый сотник.
— Шалишь, ваш… ваше благородие! Поздновато-ть наоборот… засели за араку… Ждамши вас сидели-сидели, да с последними петухами и надумали сполоснуть горлы… А тут и вы как раз, — обливался пьяной слезой станичник, норовя неверной рукой поймать за уздечку коня сотника.