Константин Петрович был знаковым человеком эпохи. Будучи наравне с Михаилом Катковым серым кардиналом правительства Александра III стоял всецело за контрреформы его предшественника. Воспитатель и усопшего монарха и новоиспеченного. Помимо управления «государственным православием» он играл ведущую роль в определении политики в области народного просвещения, национальном вопроса, а также внешней политике. Именно и был автором приснопамятного закона «о кухаркиных детях». Именно он стоял за разжиганием антисемитизма в России до совершенно удивительных высот, когда Империя могла похвастаться сомнительным превосходством в первенстве по погромам и прочим мерзким делишкам. Что, в конечном счете и определило самое деятельное участие этого этноса в подрывной, революционной деятельности.
В общем — кадр колоритный и без всякого сомнения удивительной разрушительной силы. Такого на пушечный выстрел к труду созидательному было нельзя допускать. Несмотря на красивые речи. При этом он не являлся врагом России, как и мерзавцем, что, подобно Посьету или Алексею Александровичу манкировали своими обязанностями. Нет. Он был абсолютно убежден в том, что поступает правильно… и потому злодействовал самозабвенно, энергично и с энтузиазмом. Наломав к 1889 году уже немало дров.
Вот Император и решил воспользоваться гением этого природного злодея. Пусть проверяет работу других. И докладывает лично ему. И подчиняется лично ему. Он, конечно, оказался не в восторге, от нового дела…
— Константин Петрович, вы поймите, мне просто больше некому доверить это дело. Ибо либо трусы, либо балбесы, либо и то, и другое одновременно. Вы же не хуже меня понимаете — беда пришла в Россию. Падение нравов отразилось на всем вокруг. И, прежде всего, на делах. Отсутствие крепкой веры в сердце ведет к самого мрачным мерзостям. Кому как не вам доверить это? Никто больше не справится.
Победоносцев промолчал, борясь с эмоциями. Обида из-за снятия с должности по церковному ведомству была сильна.
— Подумайте, Константин Петрович, — меж тем продолжал Император. — Я вас не неволю и не тороплю. Нет, так нет. Бросите меня в столь тяжелые дни, посчитав недостойным дело, что я вам доверить хочу? Так и пусть. Не обижусь. Ибо понимаю… все понимаю…. А теперь ступайте. Возьмите назначение и ступайте. Не примете — так и сожгите…
Победоносцев ушел. А уже утром следующего дня вышел на работу. В новом статусе. И принялся сразу же за Морское ведомство, как Император и просил. Именно просил, сетуя на то, что дела там запущенны до совершеннейшего запустения, а осатаневший от своей безнаказанности Алексей Александрович спускает броненосцы на своих баб. Образно говоря. В формате стоимости.