— …У няни Агинушки был крестник — гимназист по имени Петруша. Это был очень красивый, умный мальчик — ему не было ещё и, восемнадцати. Его все знали и любили — великие князья и царские дети тоже. Однажды, за вечерним столом, Мудро сказал что-то в отношении Мамы и уже покойного Орлова. Мама сильно испугалась, а Папа приревновал к «тени», оскорбился и ушёл. Ночью, он так сжал руку Маме, что пришлось вызвать доктора, а наутро убил её маленькую собачку Виру.
Ну, мой Реципиент в своём репертуаре! Всё бы ему ворон геноцидить, да собачек…
— Агинушка, выболтала эту историю Петруше. Великая Княгиня Мария позвала его для какого то поручения и, тот ей всё рассказал. Вскоре, стало известно Папе. «Гадёныша сюда! Гадёныша! — кричал он во гневе, — того, что этих блядей сплетнями про меня тешит!».
Никого не напоминает?
МЕНЯ!!!
— …Когда привели бледного Петрушу, он бросился перед Царём на колени. Тот, коротко допросил его, а когда отрок несмышлёный повинился в своём грехе, ударил в челюсть какой-то железкой… Кровь, полподбородка тут же отвисло…
Зная, что Реципиент частенько практиковался с топором рубя дрова, охотно верю — удар у него хорошо поставлен!
— …А Папа, его всё бил и бил. Я криком кричала: «Не надо, не надо!» — в ответ лишь кровь и кровь… Я к дверям, а он: «Стоять и смотреть и, всегда помнить!» Потом, пришли двое с мешком и куда-то унесли тело несчастного Петруши… Агинушка, в тот же вечер, тоже пропала и про неё больше никто не вспоминал — как будто и не было никогда, этих двоих…
БРЕД!!!
«Вдруг из папиного шкафа…»!
Твою ж, мать! Я же всего, лишь уволил того поварёнка… Уволил и отправил на фронт для перевоспитания. Если тоже — не убьют, конечно, человеком станет и ещё «спасибо» скажет!
Ну, что сказать? Идея была, не очень хорошая: чувствую себя так гадливо — как будто говна принародно наелся, честное слово… Я очень сожалею, что открыл дверцу того «шкафа»![184] Наверное, если бы в момент «вселения» эту историю услышал — я, тут же застрелился, б!
Вне всякой логики, Распутин-Вырубова закончил(а):
— В нём, много жестокости, но грустные и печальные глаза — как у мученика, знающего, что живым его не отпустят…
Пойми после этого этих баб!
* * *
Однако, пора заканчивать:
— Я хочу, чтоб ты забыл всё — что тебе рассказывала Анна Вырубова, старец Григорий и, никогда про это не вспоминал… Что рассказывала тебе Аннушка про Петрушу?
— А…? Какого, «Петрушу»?
Прощался, лично выведя гостя на перрон. Уходя от меня, Григорий Распутин-Новых, через каждые пару шагов останавливался, оглядывался и крестился — с непередаваемым языком простого смертного, выражением на лице. Мало того, иногда он падал на колени и бил «земные поклоны» в мою сторону, на глазах у всей честной публики.