У Мики весь день слипались глаза. Настроение достигло морского дна. Ещё бы! До рассвета девочка переписывалась с близняшкой, но на дружескую беседа не походила. Споры возникали на каждом шагу.
Мика не поверила в причастность леди Деметры к нападению на отца с сестрой.
«Бабушка надменная до жути. Я иногда её боюсь. Но она — не убийца».
«Но я сама слышала».
«То есть, подслушала? Ты всё неправильно поняла».
«Ещё как правильно!»
И так по любому поводу. Вика не желала обсуждать побег. Писала, что не представляет, где спрятаться в незнакомом магическом мире. Куда бежать? Кругом море!
«Ты трусиха!» — рассердилась Мика.
«Правда?» — пришёл ответ. — «А ты? Почему не помогла Полине? Избыток храбрости помешал?»
Мика ударила ладонью по столу. Близняшка прошлась по больной мозоли. Да, девочка сама ругала себя за слабость. Но слышать это от кого-то другого обидно до слез.
Но больше всего Мику взбесили расспросы о матери. Она давно вычеркнула Доминику Ларье из своей жизни. Будто та умерла. Разговоры о ней вызывали раздражение. Хотелось вскочить и крушить мебель.
«Нельзя, чтобы мама заподозрила подмену», — объяснила интерес Вика.
«Не заподозрит», — заверила Мика. — «Ей наплевать на нас обеих».
«Почему ты такая злая?»
«Зато ты наивная. Думаешь, она примет тебя с распростёртыми объятиями и будет слушать многолетние жалобы?»
Мика сразу пожалела о написанном сгоряча. Но было поздно. Вика всё поняла.
«Ты читала мои письма? Как ты могла?!»
Мика просидела над огненным листом ещё полчаса. И даже извинилась. По-своему. Мол, перевязанная лентой стопочка случайно на глаза попалась. Но сестра не написала ни строчки. Обиделась всерьез.
— Подумаешь, какие мы нежные, — проворчала Мика. Убрала в шкаф огненные листы и задёрнула плотные шторы, чтобы лучи раннего июньского солнца не мешали спать.
В душе она понимала, что не права. Но признавать такое — выше моревийского достоинства!
…Утром плохого настроение добавил отец. Вёл себя хуже обычного. Громко пел песни, закрывшись в ванной комнате. Бабушке Анфисе пришлось пригрозить оставить его без завтрака, чтобы вышел. На кухне отец объявился в рубахе наизнанку, а за столом намазал на хлеб горчицу поверх малинового варенья. Услышав замечание старушки, вскочил и опрокинул тарелку с кашей.
После завтрака Мика позвала отца к себе, но он категорически отказался зайти в спальню и посмотреть на картину с тремя дамами. Замотал взъерошенной головой и умчался на улицу. Девочка топнула в сердцах. Она не сомневалась: снова подойти к полотну Руди Флоренса отцу мешало заклятье. Заколдованная часть сознания сопротивлялась, не давая Николасу стать самим собой.