Она всегда осуждала родителей, пытающихся учредить современный домострой, а теперь, стоило Андрею задержаться на час-другой, затянуть прогулку до ночи — дома поднимался переполох.
На этот раз она встретила Андрея спокойно, спокойней, чем всегда, слишком спокойно:
— Опять опоздал… Удивляюсь твоей беспечности, надеешься на подсказки?
— А меня удивляет твое паникерство, ну что ты нервничаешь? События идут нормально. — Андрей заглядывал в кастрюли.
— Не греми крышками, терпеть не могу; не таскай куски из холодильника, садись к столу, накормлю.
— А ты уже ела?
— Тебя ждала, привычка к порядку.
— У тебя порядок математический, сперва икс первое, потом икс второе. У тебя даже иррациональные величины подчиняются рациональному рассмотрению. — Андрей снова заглянул в кастрюлю, прежде чем мать разлила борщ по тарелкам.
— Ого, полтавский! Обожаю национальные блюда.
— Руки помой.
— Руки? Да, естественно… У тебя кругом точный порядок, за домашним столом, за учительским. Железно запланированный. Младшие классы, средние, старшие, абитуриенты, институт. Непременно институт, а потом уже остальное: служба, Дворец бракосочетаний, колясочки с погремушками.
— А ты хотел бы начать с колясочки?
— Я, собственно, с завода. Что, если сразу — завод, без абитуриентов?
— Это ж откуда подобные веяния? Семен Кудь завещал или без Семена Терентьевича обошлись?
— Причем тут Терентьевич? Терентьевич успел научить нас напильник в руках держать, тиски закручивать, а кроме напильников еще много кой-чего имеется. У меня без Терентьевича своя голова на плечах. И советы есть кому давать.
— Это ж кто таков, твой верный советчик, разреши осведомиться?
— Ты, мамочка.
— Я?
— Да, ты, мама. Ты всегда говорила: мы — люди труда; завод — безотказная академия; мы — рабоче-крестьянская линия…
— Разве я так говорила?
— Приблизительно. А дальше я сам додумался. Самостоятельно.
— В чем твоя самостоятельность, Андрюшка? Самостоятельно прогуливаешь уроки, сачкуешь! Самостоятельно жизнь поломать?
Андрей уже не слушал, отставил тарелку — за окном голоса, поселковые ребята перекликаются, где-то упруго прыгает футбольный мяч. Вера Павловна напряженно приглядывается к сыну — даже самый насущный разговор не может поглотить его полностью, оторвать от того, что осталось за пределами дома — он никогда не остается с ней, один, сам по себе, ее Андрюшкой, только ее сыном, всегда невидимо, неотделимо присутствуют друзья, ребята, девочки-мальчики.
— Тебе еще очень многое непонятно, сынок, непонятны заботы матери.
— Ты не заботишься, ты дрожишь надо мной.