— Потерять сыновей и мужа в один день не так легко, сынок.
— Прости, мама, я не хотел…
Он уже не смотрел в окно, он вдруг увидел ее, не привычный с детства образ — маму, а такой, как сейчас перед ним: чуть сутулящейся, озабоченной, усталой. Что-то особенное в ее облике, упорство человека, принявшего непосильную ношу. Она не постарела, у нее нет постоянного возраста — она то старше, то моложе своих лет… Не постарела, а стала еще сосредоточеннее, строже.
— Извини, мама, по-моему, сейчас не надо ни о чем говорить.
— А по-моему, надо. Сейчас. Как раз сейчас. Не собираюсь поучать тебя, мой мальчик, но учить обязана. Дружба тогда дружба, когда она придает силы, уверенность, поддерживает, а не обессиливает, выбивает из колеи. Дружба — это место в жизни; а неприкаянность — какая ж это жизнь? Постой, потерпи, сынок, еще должна сказать:
— Мама!..
— Вот видишь, как трудно обойтись без этого слова!.. Даже очень самостоятельным людям… Ты ничего не хочешь сказать мне, Андрюшка?
— Нет… Сегодня нет… — Андрей остановился в нерешительности. — Я не знаю, ничего не знаю, ничего не могу сказать сейчас.
— Тогда я скажу, сынок. Что бы ни случилось, какие самостоятельные решения ты ни принял — запомни: Люба Крутояр не лошадка с витрины «Детского мира»…
— Зачем ты говоришь об этом, зачем о ней?..
И вылетел, как всегда, через три ступени.
«Он прочел это проклятое письмо!..»
Вера Павловна завидовала людям, умеющим легко, бездумно гасить неполадки, оберегать нервы и душевный покой; происшедшее за день переживала и передумывала, хватало тревог и на вечер, и на бессонницу… Письмо она порвала, выбросила в мусорку… Но конверт… Не было конверта… Она не могла вспомнить — передал ей завуч конверт или оставил у себя.
Она перерыла портфель, сперва судорожно, наспех, потом тщательно перебрала каждый листок — конверта не было… Вере Павловне следовало заглянуть не в портфель, а в учебник алгебраического анализа — конверт лежал в учебнике под знаком периодичности функций; Андрей едва успел пробежать глазами корявые строчки письма, когда вернулась Вера Павловна, спрятал письмо в портфель, а конверт ткнул в учебник, потому что был надушен знакомыми духами: действовал безотчетно, не вполне еще осознавая смысл прочитанного.
И только ночью — вдруг проснулся, не зная почему — непривычная боль в груди и чувство обиды; не вспомнил, не думал о письме, но чувство обиды нарастало, становилось невыносимым, голову разламывало, губы пересохли — языком слышно: пересохли и горят; утром в зеркале увидел: припухли, потрескались.