Подошли к окраине поселка, которую Таранкина назвала хутором.
— Хорош хуторок под многоэтажками, — одобрительно присматривался Иван. — Еще денек и дотянем до города. — Снисходительно оглянулся на Таранкину. — Ты ж не на стройку собралась, целину поднимать, а так — світ за очі, дома наскучило, давай, где веселее.
— Тебе хорошо рассуждать, ты рабочий товарищ, в поте лица, у вас все там в поте лица, передовые, выполняющие, перевыполняющие; ты, знаешь, ты как в авторалли — дух захватило, оглянуться некогда.
— А ты?
— Я?
…Я маленькая обезьянка,
Разумное существо…
— Прочти лучше свои…
— Свои? Хорошо.
Любимый мой,
Единственный, надежный…
— Это я о тебе, Иван! — рассмеялась Таранкина.
— Спасибо. А дальше?
— Дальше? Я не знаю, что дальше… Иду и думаю, что дальше?
— Не пойму, о чем ты?
— О чем?.. О стихах, конечно. О рифме. Не люблю угадываемые рифмы. Вообще — замечаемые. Это должно быть, как дыханье в песне.
Дом Таранкиных виднелся уже на холме, но Ларочка повела Ивана в обход боковыми улочками. Впереди, у ворот ближайшей усадьбы, вихрастый мальчишка лихо орудовал инструментом, прилаживая к старому велосипеду старый, до блеска надраенный моторчик. Облитый машинным маслом двигатель то судорожно вздрагивал, задыхаясь от оглушительных выхлопов, то замирал на долгие, томительные минуты. Вокруг толпились болельщики, подавая советы, строго оценивая работу. По соседству, на изрытой дождями скамейке, сосредоточенный хлопец мастерил роллер, приделывая к дощечке шариковые подшипники: поодаль малыши гоняли по дорожке самодельные автоприцепы.
— Республика Кудь! — остановилась Лара. — Ты знаешь, Иван, что такое республика Кудь?
— Причем тут республика? Семен Кудь строил ваши мастерские в общественном порядке…
— Эх ты — ваши-наши. Второй год в нашей школе, до сих пор ваши-наши.
— Я сказал, как было.
— Точно, Ваня, было. У тебя все точно. Мастерские — точно, а республика Кудь мне придумалась. Не придумалась, а прочитала книгу и подумала, что у нас тоже. Тут целая улица Кудей, заводская сторона, мы выросли здесь, играли с детьми Кудей… Когда в школе проходили прошлое, революционные времена, диктатуру пролетариата, мне представилось: диктатура — это дядя Кудь. И все стало понятно. Вез наглядных пособий.
— Любишь слова говорить.
— Да, люблю. Собираю. Разные. Стихотворные. Уличные. Школьные. Слова — чудо. И текущие валом, в толпе. Есть насущные, как хлеб. Есть тревожные, родные, как детство: мама, май, люблю. Раньше слово «мама» было улыбающееся, нежное, ласково прикасающееся. А теперь просто мама, само по себе…