И только теперь Людмила заметила на веревке, протянутой через кухню, среди сушившихся юбок, блузок, бюстгальтеров мужскую рубашку, голубоватую, в мелкую клетку. Полина задела ее головой, отставляя ведро, и быстренько сполоснула руки, принялась расправлять сморщенный воротничок рубашки, манжеты. По тому, как она делала это: любовно и тщательно, Людмила грешным делом подумала: "Не того ли, Поленька, баламута?"
А Полина уже рассказывала, как она очутилась в Сибири: жили в Прибалтике, муж военный, летчик-истребитель, сразу попал на фронт, сама нигде не работала, водилась с ребятами. А тут начались бомбежки, все рушится, горит, схватила ребят и самое крайнее из вещей (мужнино почти все пришлось бросить) и поехала на восток. Дети выжили, подросли, а вещами помаленьку обзавелась. Трудно приходится без отца, без мужа, да что поделать, судьба… Людмила сказала, что она тоже вдова, тоже трудно приходится, это еще больше расположило к ней Полину.
— Я сейчас закругляюсь, — быстро проговорила она, развешивая простынки, — и будем пить чай. Раздевайтесь, Людмила Ивановна, вешалка у меня за вашим стулом. Ребятишки! — негромко позвала она и прислушалась. — Насвистывают носиками, уснули.
Чай пили в комнате. Она была крохотная, кое-как умещались кровать Полины под кружевным покрывалом, два стула да круглый на пестике-ножке стол. Оказывается, предприимчивая хозяйка сумела выгородить из одной комнаты и угол для кухни, и детскую комнатку, правда, без единого окна, но все же отдельную; там, за тонкой переборкой, и спали теперь двойняшки.
В квартире было прохладно. Хотя Людмила и была во всем теплом, она скоро почувствовала, что дует сквозь щели пола, как бы их ни прикрывали половики, тянет холодом от окна, из пазов простенка, завешенного где картинкой в лакированной раме, где аппликацией, недорогими, но красивыми. Тоже дому требуется ремонт.
А словоохотливая хозяйка шутливо говорила, подливая гостье горячего чаю:
— Придешь с работы, куда себя деть? Только мыть, стирать да шуметь с ребятишками. — В пестрой шелковой кофточке, причесанная, со светлым, не потерявшим девичьего румянца лицом, она была хороша. Но больше всего Людмиле нравилась ее откровенность, немного наивная, но душевная, чистая. — Все одни да одни. Зайдет иной раз мужчина, кажется, наступил праздник, ушел, но попахивает табаком — и то жилая квартира, не какая-нибудь без людей. Ох, Людмила Ивановна, не знаю, как вам, а мне наскучило жить одной и одной. Так бы и завыла иной раз, да ребятишки рядом, приходится веселить их, смотришь, и сама развеселилась. Иной раз думаешь, хотя бы невзрачный, в метр ростом, да муж. Уж за то, что сказал бы: "Ляг, отдохни", — и то спасибо, жила бы. — Глаза ее подернулись влагой, стали лучистыми. — Ведь какие мысли иной раз! — договорила она сквозь смех.