Людмила сбоку заглянула в лицо подруги: слышит ли? Пожалуй, что нет.
Около своего дома Тамара вдруг оживилась, быстро обтерла шерстяной рукавичкой лицо.
— Зайдем, Люська!
— Нет, нет, — отказалась Людмила, — некогда. Она только сейчас вспомнила, что надо же торопиться в заводоуправление. Заявку на зарплату банк принял, а ведомостей нет, обязана составить сегодня же… Вспомнились все эти заводские происшествия: проверка работы директора министерской комиссией, бесконечные хлопоты начальства о моторах к драгам, теперь, когда моторы пришли, спешка со сборкой драг, если к концу месяца машины не удастся собрать, — разве успеют! — годовой план будет сорван, опять придется сидеть на второй картотеке…
— Ты слышишь? — трясла ее за обе руки Тамара. — На минуточку, посмотришь нашего квартиранта.
— Нет, Тома, как-нибудь в следующий раз. Я опаздываю к себе в бухгалтерию.
— Ну, вечером заходи.
— Так вечер уже! — рассмеялась Людмила. — А мне надо еще побывать на избирательном участке, я теперь агитатор. Да еще готовлю доклад об экономике своего завода. Ты ко мне приходи в воскресенье! — крикнула, уже отбегая.
Потом торопливо шла, спрямляя путь, по тускло освещенным переулкам, под ломаными, в снегу, тополями и думала о подруге: "Хвасталась, хвасталась своими знакомствами и удачами и заплакала, — обманул рижский дружок… Ах, Тома, Тома, ты всегда была неразборчива, не умела и не умеешь сдерживать своих чувств, и в этом твое несчастье, не знала и не знаешь истины: лучше одной, чем с кем угодно."
XX
Самое большее, думалось Абросимову, он получит предупреждение по партийной линии и накачку по производственной; бюро горкома вынесет развернутое решение с перечислением всех недостатков в работе завода, пунктуально укажет, когда, что и как директор с помощью парторганизации должен будет сделать, чтобы вырваться из прорыва.
Теперь, на бюро, все складывалось иначе. Первый же из выступивших, заведующий промышленно-транспортным отделом горкома, назвал положение на заводе критическим, а его, Абросимова, провалившим план. Далее уже звучало: "срывщик плана" и "виновник катастрофы". Михаил Иннокентьевич сначала надеялся, что ораторов, неосторожных в выражениях, одернет секретарь горкома Рупицкий. Но тот сидел насупившись, метал остро отточенным карандашом по бумаге; у него русый щетинистый бобрик, русые щеточки колючих бровей и колючая отрывистость в голосе: "Еще кто?.. Кто еще выступит?"
— Давайте, — буркнул он, даже не подняв глаз, предоставляя слово Абросимову.
И только Михаил Иннокентьевич начал, как ему казалось, объективно излагать причины отставания завода, Рупицкий бросил реплику: