"Разделался! — гневно подумал Павел Иванович. — Был директор Абросимов и нет его. Заместитель тоже не годится в директора"… Хотя Дружинин и не собирался занимать этот пост, поведение Рупицкого — то, как он выразился сегодня, как дважды посмотрел из-под щеточек бровей, — оскорбило его.
Михаил Иннокентьевич был сражен. Он не хотел верить своим ушам. Это про него сказали: "строгий выговор" и "заменить более подходящим товарищем"? Он даже некоторое время сидел после объявления Рупицкого "могут идти". Потом шел, никого не видя, по длинному, неимоверно длинному, режущему красным и желтым ковру, что тянулся от стола к двери.
В приемной, в коридоре ходили и сидели люди, ждавшие вызова на бюро. Ничего они, эти люди, конечно, не знали о только что случившемся, а Михаилу Иннокентьевичу казалось, что смотрят на него и думают: "Не справился, сняли". Стыдно было поглядеть им, незнакомым людям, в глаза. Даже машину не стал вызывать с завода, — стыдно перед шофером.
Он вышел на каменное крыльцо и остановился. Вот появится завтра утром в заводоуправлении, а кем появится? Бывшим. Даже секретарь-машинистка подумает: "А мы-то считали тебя"… Над улицей, тускло освещенной редкими фонарями, висела синяя тьма; днем будто бы припекало, теперь снова мороз, тротуары обледенели, и люди шли на цыпочках, балансируя! Какой-то в шапке набекрень паренек задрал голову и хихикнул. "Мямля!" — прозвучал для Абросимова этот беспечный смешок.
Михаилу Иннокентьевичу хотелось понять: почему столь строгая мера? Но он и теперь, на свежем воздухе, не мог собраться с мыслями. Ну, мягок… Но разве он не требовал от каждого начальника цеха и рядового рабочего безусловного выполнения норм, плана? Требовал. На каждом собрании, на всех планерках. Взысканий провинившимся не давал? Тоже давал. Матом не крыл, как некоторые, в цехах? Ну, этого не было и не могло быть… И ему опять начинало казаться, что вынесено ошибочное, несправедливое решение. Он постарался бы поднять сто пятьдесят килограммов на штанге и, конечно, поднял бы, но ему предложили удалиться со сцены.
По улице на полном ходу промчалась машина. Казалось, она прострелила улицу. И, будто это событие могло иметь какое-то значение, колесо мыслей Абросимова завертелось в обратную сторону: "Да ты же директор был, полновластный хозяин, разве можно оправдывать себя, если провалил план? При желании можно оправдать любое действие человека, простить ему все. Потом, какое у тебя моральное право верить себе и не доверять коллективу партийных работников? Слаб!"
В это время на плечо его мягко легла чья-то рука. Михаил Иннокентьевич обернулся: Дружинин.