"Вы прелесть, Людмила Ивановна!" — хотелось шепнуть ей на ухо. Рассердится — можно сказать, что выпивший имеет право на вольность. Подольский удержал себя от соблазна: нельзя, рано даже с целью разведки. И сидеть-то бок о бок он должен недолго, чтобы не отпугнуть, не вызвать подозрения присутствующих.
Как раз ему предоставили слово для тоста, он резко поднялся со стула.
— Друзья! — зазвучал его грудной бархатный голос. — Вы разрешите мне называть вас друзьями. Дорогие друзья! Если вы думаете, что я скажу что-нибудь особенное, вы жестоко разочаруетесь. Я только хотел бы провозгласить тост за нашу прочную дружбу, без которой немыслимы никакие успехи в работе и жизни, за все прекрасное, что нас окружает, и за еще более прекрасное завтра. Есть слова, вмещающие в себя очень многое, светлое, бодрое, жизнеутверждающее, все то, к чему мы стремимся, чего можем желать, — одно из таких емких слов — весна. Я предлагаю тост за весну!
Все дружно выпили, даже Людмила опять осушила свою маленькую граненую рюмку, и Подольский решил, что его цель достигнута, он расположил к себе этих людей, пора удалиться. Правда, на десерт можно подать маленький безобидный анекдот… И он рассказал сибирякам, как поблизости от них, на Дальнем Востоке, ловят живьем тигра: берут фанерку и молоток и идут в лес, завидев свирепого хищника, подставляют фанерку; тигр бросается на нее и прокалывает когтями; тогда охотники подколачивают когти зверя молотком, взваливают царя тайги вместе с фанеркой на плечи и несут домой.
Веселый смех был прерван резким телефонным звонком: директора вызывал ответственный дежурный по заводу (тому было наказано позвонить ровно в одиннадцать). Подольский принял от сидевшего рядом с аппаратом Михал Михалыча телефонную трубку, быстро сказал в нее: "Хорошо", — и обратился к гостям:
— Прошу извинения, дорогие друзья, обязанности заставляют меня быть на заводе.
— Вы уезжаете? — всплеснула руками Фаина Марковна.
— Дела.
— Но вы будете снова здесь, как только освободитесь?
— Ничего не могу обещать, дорогая Фаина Марковна, разрешите пожать вам ручку, — он начал со всеми прощаться. — Желаю хорошо провести время, повеселиться. И вам, — вкрадчиво сказал он, окинув теплым взглядом Людмилу.
— Спасибо.
Это была ее искренняя благодарность и за то, что Подольский, как всегда, оказался тактичным, не попытался ухаживать за нею и говорить любезности, и за то, что скоро уезжал, она не будет чувствовать себя стесненной, повеселится в гостях и спокойно возвратится домой.
Но и без него она покоя и радости не почувствовала. Сначала ей досаждал бесконечный разговор мужчин о заводе, о скоростях; Горкин так и брызгал слюной, доказывал преимущества каких-то резцов — уж на досуге-то, в праздник, могли бы они говорить про другое! Потом глубоко возмутили несправедливые, как ей казалось, замечания в адрес директора. Началось с того, что Токмаков предложил Абросимову выпить за самих себя, битых. "Оба мы с тобой, тезка, битые всяк в свое время, да ничего, не будем в воду смотреть! — бормотал он, мотая головой без шеи, вросшей в самые плечи. — И еще могут побить, в особенности меня, с лапотной грамотешкой, потому как идут новые кадры. Сила! Вон сменщик-то у тебя какой. Орел! Оре-ел, милостивый государь".