М. П. Погодину: "Моя жизнь, моё высшее наслаждение умерло с ним… Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина".
Н. Я. Прокоповичу: "Великого не стало. Вся жизнь моя теперь отравлена".
Реакция Гоголя на смерть Пушкина впоследствии не раз подавала повод для различных сомнений и возражений. Дескать, он приукрасил свои отношения с поэтом, которые не могли быть столь гармоничными и безоблачными. Ведь по происхождению, воспитанию, социальному положению оба писателя сильно отличались друг от друга; что же касается творческих контактов, то Гоголь нередко полемизировал с Пушкиным.
Да, действительно полемизировал, что мы видели, например, при разборе гоголевских петербургских повестей. И в личных отношениях Гоголь не был столь близок к поэту, как, скажем, Жуковский или Плетнёв. Но обо всём этом Гоголь и не говорит: его слова нередко просто неправильно прочитывались и неточно толковались.
Гоголь характеризует не столько взаимоотношения с Пушкиным, сколько своё отношение к нему. И притом отношение не во всём объёме. Он ничего не говорит о конкретном восприятии или опровержении им пушкинских традиций. Вопрос поставлен иначе: только с точки зрения отношения младшего собрата к старшему, к великому мастеру. А ведь это разные вещи: можно не во всём соглашаться с мастером, даже спорить с ним, пытаться его опровергнуть или превзойти и одновременно сохранять к нему благоговейное уважение. От стремления к самостоятельности, к творческому соревнованию такое чувство порою возрастает. "Что скажет он, что заметит он, чему посмеётся, чему изречёт неразрушимое и вечное одобрение своё, вот что меня только занимало и одушевляло мои силы". Пушкин предстаёт как своего рода высший художественный судия, решающий, что Гоголю удалось, а что ещё не удалось.
Всё это применяется к сегодняшним гоголевским занятиям, к "Мёртвым душам". "Нынешний труд мой, внушённый им, его создание, — пишет Гоголь Плетнёву, имея в виду тот памятный день, когда Пушкин подсказал ему сюжет поэмы. Но участие поэта в новом произведении этим не ограничилось: едва начав работу, Гоголь ещё в Петербурге прочитал ему первые главы, и это событие ещё более связало "Мёртвые души" с пушкинским образом.
Впоследствии Гоголь рассказал, как проходило чтение: "…Пушкин, который всегда смеялся при моём чтении (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться всё сумрачней, сумрачней и наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтенье кончилось, он произнёс голосом тоски: "Боже, как грустна наша Россия!"
Гоголь вывел из всего этого своё заключение: надо освободить повествование от чрезмерного раздражения, сделать его спокойнее, объективнее, объёмнее. Словом — глубже. Для этого он и стремился к уединению, к ровному расположению духа, к сосредоточенному творчеству; для этого он предпринял углублённое изучение классиков. Для этой цели уехал за границу — подальше от ежедневных забот, от волнений, нервного беспокойства. Значит, сама вынужденная разлука с родиной теперь мыслилась Гоголем как необходимое условие выполнения пушкинского завета. "Священного завещания", — говорит он теперь, когда Пушкина не стало.