После репрессий, направленных против оппозиционеров, критику режима продолжали только небольшие группы и одиночки, которых, впрочем, насчитывалось довольно много. Высшие партийные и государственные органы получали компрометирующую информацию либо после того, как при обыске обнаруживались соответствующие материалы, либо если они поступали по почте в прессу, партийные органы и даже самому Сталину - естественно, без подписи. В открытых ныне архивах исследователи находят большое количество таких анонимок.
Открытые и нелегальные формы организованной оппозиции стали невозможными. Но индивидуальные демонстрации, а также коллективные выступления с политическим подтекстом - беспорядки, стачки, выход из партии (под уважительным предлогом) - позволяют думать, что народ и партийцы все-таки не молчали.
Эта тема требует более подробного исследования, однако уже сейчас существуют новаторские работы и публикации документальных сборников, выполненные Олегом Хлевнюком либо под его руководством. Благодаря им впервые стало известно о многообразных формах оппозиции и протеста, существовавших даже тогда, когда, казалось, это было абсолютно исключено.
Одной из форм сопротивления стала волна самоубийств. Официальная пропаганда внушала, что самоубийство подозреваемого служит доказательством вины или свидетельством его трусости, но меры, предпринятые с целью уменьшить число подобных случаев, действия не оказали. Беспомощные перед лицом государственного террора, люди не видели иного выхода. Согласно одному источнику, самоубийств насчитывались тысячи. В 1937 г. только в рядах Красной армии (не считая флота) их было 782, на следующий год цифра выросла до 832. Самоубийства не всегда были поступками отчаявшихся людей - скорее они являлись актами мужества и протеста.
Две стратегии режима.
Социальные бури, вызванные «великим скачком», - массовые перемещения населения, текучка , необходимость контролировать те сектора, где кризис проявлялся наиболее остро, - принудили режим придерживаться двух стратегий поведения с противоречащей друг другу динамикой.
Во-первых, обращение к различным формам репрессий, для определения которых иногда употреблялся термин штурмовщина. Под этим словом подразумевалась организация больших кампаний для того, чтобы добиваться поставленных целей любой ценой.
Во-вторых, создание гипертрофированной бюрократии для контроля потоков населения с помощью перераспределения и отправки по соответствующим направлениям.
Следование этим стратегиям представлялось неизбежным, однако они явно противоречили друг другу. Мобилизация репрессивных сил шла параллельно с попыткой «регулировать» происходящее (или подменяла ее собой). Можно сказать, что «мистер Хайд» террора противостоял «доктору Джекилу» бюрократии, который был увлечен планированием и стабильностью, но сильнее всего желал сохранить за собой свой пост. И оба - «Хайд» и «Джекил» - были «винтиками» режима.