Бертул в буфете печально разглядывал пивную бутылку на фоне листвы фикуса. Пива нет, девушки тоже больше нет… Потом какое-то время он наблюдал в зале, как дергались исполнители культовых танцев в круговороте фиолетовых и зеленых огней. В центре зала, в нескольких шагах друг от друга, стояли две фигуры в клетчатых накидках и безразлично топтались, временами выбрасывая животы вперед, таким образом протестуя против того, что на латышском языке еще не издано ни одной книги о сексологии, так как в задачу хиппи входит также и протестовать — даже и на отдыхе и в свободное время. Певец, одетый в двубортный мундир дворового кучера XIX столетия, что-то кричал в микрофон на том английском языке, на каком говорят якобы на островах Фиджи, где к китайским, испанским, малайским и французским словам примешано довольно много английских словечек, — "пиджин инглиш".
Как бывший туберкулезник, Бертул ценил ночной сон. Надо идти домой и выспаться. Идти одному… Ну, погоди, Нарбут, ты еще узнаешь Сунепа! С врагами бьются не только на кулаках, на рапирах, авторучками, но и устными докладами. Где Касперьюст?
Касперьюста он нашел в будке кассира у Боки, где тот с явным удовольствием раскладывал двадцатикопеечные монеты в аккуратные столбики.
— Товарищ директор, прибыл и. о. декоратора.
— Тогда пусть завтра же и побыстрее вешает передовиков. Надвигается жатва. А где еще, кроме как не у Доски почета в доме культуры, люди будут учиться, как собирать урожай!
— Сомневаюсь, будет ли Нарбут в состоянии это сделать, — проспится ли он?
— Что, пьянствует в буфете?
— Хуже.
— Черт его подери, дерется, что ли?
— Еще хуже: ведет аморальный образ жизни, и к тому же здесь, в доме культуры, в своей каморке.
Касперьюст вскочил на ноги. Бока, оберегая, прикрыл рукой уже сложенные в стопки денежки. Глаза Касперьюста выпучились. Подобно бегемоту директор вломился в зал в толчею танцующих, чтобы напрямик пробиться к двери рядом со сценой, ведущей в полуподвал декоратора.
А Азанда уже чувствовала себя оскорбленной: неужто художник не заметил, не оценил ее — всю! Она выпятила грудь и откинула голову. Такова наиболее угрожающая поза всех женщин, в такой позе изображалась каждая киноактриса хотя бы раз.
— Я давеча прочла, что Мерилин Монро пела президенту Кеннеди песенку "Happy birthday" — "С днем рождения", и песня эта, и Мерилин опять в моде. А вообще-то брат президента Кеннеди якобы тайно любил ее.
И Нарбут сдался:
— Вы сами в этот миг Мерилин Монро. А я буду братом президента Кеннеди, — прошептал он, погасил настольную лампочку и снял с окошка афишу.