— В общем-то в Бирзгале Жить можно… Вот где я живу. Мне принадлежит полдома. — Змея-искусительница начинала с дома, не понимая, что у Бертула была душа художника. Здание типа чернильного пузырька, так себе. Оштукатурено, забор из проволочной сетки. За ним далии и в проеме входной двери Анни в купальнике. Значит, на снимке объединено материальное и художественное.
— Домик славный, оконные рамы белые, как нейлоновая рубашка.
— В мой день рождения… — Второй снимок. Свежепричесанные женские головки, мужчины уже без пиджаков, но все при галстуках. Обязательная бутылка коньяка, как символ культуры и ранга. Стол в добровольном соревновании с соседями до последнего предела завален посудой и закусками. И ваза с розами. Только розы, ну, может быть, еще гвоздики или каллы, другие цветы, когда идешь в гости, уже и не цветы. Если бы кто-нибудь принес букет васильков, над ним бы долго смеялись, как над ничтожеством или блаженным. Один верзила, таращась на фотографа, прижал нахально свою бороду а-ля Бауман Карл к щеке Анни. — Муж сестры. — пояснила Анни, догадываясь о ходе мысли Бертула. — Нет ли у вас каких-либо фото с собой?
Хотя Бертулу не принадлежал особняк и единственная жена бросила его еще шестнадцать лет назад, фотографии у него имелись. Из Гауяскалнсского санатория. Бертул посреди танцевального ансамбля. По обе стороны от него по девушке, одетой в смешной русско-венгерско-молдавский национальный костюм. У Бертула под подбородком "бабочка". Затем моментальный снимок — Бертул в единственном числе. Застигнутый врасплох фотографом — в полуобороте, с бокалом вина в руке.
— Красноречиво. Без притворства, — засмеялась Анни. — Подарите мне это.
Как неизменны способы сближения… Точно в средней школе. В районе она наверняка угостит его обедом. Фотография стоила всего лишь двадцать копеек. Облик Бертула перекочевал в белую сумочку.
В городе они остановились у низкой стеклянной клетки на краю старого парка.
— Величавые деревья, как в английском парке, — заметил Бертул.
— Тут было старое кладбище.. — вздохнула Анни. — Поэтому в народе это кафе называют "Покойничком".
— Кто знает, может, и я когда-то буду держать в зубах сладкий березовый корень… — рассуждал Бертул. — За это стоило бы пропустить по одной.
Они свернули на тропинку к "Покойничку". На обочине возле дорожки среди известкового туфа цвел очиток, яркий как лик солнышка.
— Хорошо бы у каждого дома культуры иметь такой же каменный садик, как у этого кабачка, — Вздохнул Бертул.
— Это не кабак, а кафе, — поучала Анни.
Бертул заметил, что засохла одна из свилеватых сосен, которые росли у входа.