В траншее разрешили курить. Табачный дым вместе с паром от дыхания сотен людей тут же схватывался морозом и оседал изморозью на опущенные уши шапок, воротники полушубков и шинелей. «Градусов тридцать, пожалуй», — подумал Николай, вглядываясь в лица стоявших рядом бойцов. Они были напряжены и сосредоточены.
Ожидание всегда томительно, особенно перед боем. Каждого, даже закаленного и опытного воина сковывает страх перед первым неизбежным шагом за спасительный бруствер окопа. Начнется бой, тогда уже не будет времени на посторонние мысли. Отсюда, из траншеи, в которой они, прижавшись друг к другу, ждут сигнала к атаке, все кажется неизмеримо огромным. Два фронта, две великие силы уперлись друг в друга, и они, такие слабые и незащищенные, находились сейчас на самой кромке одной из этих противоборствующих сил. И какой бы мощной ни была оборона врага, все равно они, когда будет подан сигнал, незамедлительно ринутся вперед…
— Командир, ты почему не спрашиваешь о вчерашнем решении? — повернулся к Николаю стоявший рядом Волков. — Ведь приняли-таки мы вчера в партию Козлова. И двоих взводных твоих приняли — Медведева и Громова.
— А я от них самих об этом знаю, — улыбнулся Колобов. — Спасибо тебе, Юрий Сергеевич. Сам так решил или моя критика помогла?
— При чем тут твоя критика?.. — договорить Волков не успел. Где-то за лесом грохнул выстрел и первый снаряд, с сухим шелестом распарывая небо, пронесся над ними. На несколько секунд он словно бы затерялся где-то за рекой, затих, но вдруг обвально ухнул разрывом. И тут же траншея задрожала от расколовшейся невообразимым ревом и скрежетом тишины. Сотни орудий и минометов ударили по вражескому берегу.
Над передним краем противника и дальше, до самого горизонта, который сейчас только угадывался, вспучилась и грязными пятнами стала подниматься в воздух земля. Словно в какой-то дикой пляске вставала, опадала и конвульсивно дергалась сплошная стена разрывов в несколько километров по фронту и в глубину. Разрывы то сливались, то распадались, то опять соединялись в сплошную стену вздыбленной земли и дыма. На их фоне, черным по черному, взлетали бревна и доски — остатки того, что секундой назад было дзотом, блиндажом или землянкой.
На том берегу сейчас умирали немцы, и Николай воспринимал это как естественное и справедливое, потому что они сами пришли сюда, потому что когда-то должен же наступить конец мучениям и медленному умиранию великого и прекрасного города, потому что должна восторжествовать справедливость для сухонькой старушки, встреченной им в ленинградском трамвае, для шестилетнего мальчишки с военной пересылки, мечтающего накормить всех людей пшенной кашей, для тысяч и тысяч умирающих от голода детей, женщин и стариков.