— Так трудно же сразу к другому языку привыкнуть. Я и так стараюсь.
— Говоришь, Олег не вор?
— Токарем он на Дальзаводе вкалывал во Владике. Грамотный: восемь классов и ФЗУ закончил. Мы его в свою «масть» на свою же голову взяли. С месяц покарапчал, извиняюсь, поворовал с нами, а потом в «короли» вылез — мы воруем, а он планирует, кому и где фарт ловить. Башковитый… Ни разу осечки не было.
— И долго он у вас «королевствовал»?
— Долго, лет пять. Ему ведь уже двадцать четыре. А вам сколько?
— Столько же. А тебе, если по правде?
— В натуре восемнадцать, я ж говорил вам вчера.
— Очень уж молодо выглядишь, — усмехнулся Николай. — Наверное, жил легко, вот и сохранился.
— Вы скажете, — хихикнул Юра. — Всякое было: когда из горла лезло, а когда и корке радовался. Я ведь с детства ворую. Обычно на базарах промышлял. А там как? Неудачно «вдаришь по ширме»… Ну, если в чужом кармане подловят — таких банок накостыляют! Особенно если с деревенскими свяжешься. С неделю потом как собака отлеживаешься. С городскими легче, они жалостливее, не так бьют.
— Как же у тебя вышло-то, с детства?
— А меня лярва какая-то родила и подкинула в детдом. Так и не знаю, кто у меня родители. Да я и не страдал, в детдоме хорошо было: молока от пуза давали и конфеты по выходным. По три штуки, в бумажках. Мне и фамилию там дали — своей не было. А потом заскучал что-то и сбежал из детдома. Мне тогда уже двенадцать стукнуло. С тех пор и ворую.
— Ясно, — Колобов всматривался в маленькие и юркие глазки Шустрякова, старался понять, правду ли говорит он ему или же хитрит по привычке. — И много раз тебя ловили за воровство?
— Два раза отсиживал. Сперва полтора года в детской колонии, а теперь два, во взрослой.
Николай отвернулся от Шустрякова и стал глядеть в окно. В душе он досадовал на себя за то, что никак не мог решить: можно ли доверять этому парню?
— Нет у меня причин не верить тебе, Юра, — сказал он. — Правду ты говоришь или нет — время покажет.
— Это в натуре так, сами увидите. Только вы Олегу не говорите, что я вам о нем рассказал. А то он знаете какой…
— Трусоват ты, однако, — усмехнулся Колобов. — Выходит, и командира к себе расположить хочешь, и перед дружком желаешь красивым остаться. Только что тебе во мне? Завтра приедем на место и кончится мое над вами командование.
— Разве я из-за этого, товарищ старшина?! — горячо возразил Юра. — Приглянулись вы мне чем-то. Я с полным к вам уважением.
Шустряков сунул руку в карман тужурки и вытащил за цепочку матово отсвечивающие серебром часы. Преданно глядя на Колобова и стараясь придать своему высокому голосу надлежащую торжественность, сказал: