За те считанные минуты, в течение которых он шел до комнаты следователя, Алексей пытался угадать, к кому он попадет. «Только бы к Кочергину, только бы к Кочергину», — твердил он в уме.
Солдат, шедший впереди, остановился и молча указал на дверь. Алексей осмотрел ее: ни номеров, ни табличек не было, обыкновенная, небрежно крашенная дверь, вверху — стекла, за ними — свет. Алексей постоял с минуту, чтобы собраться с мыслями, постучал. Никто не ответил. Тогда он потянул дверь и нерешительно спросил:
— Разрешите?
Алексей переступил порог, одним взглядом окинул комнату: небольшая лампа под потолком, два стола, поставленных буквой «Т», несколько стульев, портрет Сталина на дальней стене, а под ним — молодой сухопарый старший лейтенант. Большие залысины, две капли «английских» усов под мясистым носом и совсем незаметный, словно вдавленный, подбородок. Такие усы и подбородок были только у Швалева. Он встретил Алексея тяжелым, подозрительным взглядом.
Алексей, не зная, как вести себя дальше, остался у двери, а Швалев, ни слова не говоря, внимательно рассматривал вошедшего. Алексей ждал, что его попросят пройти вперед. Но прошла минута, другая, а старший лейтенант все молчал. Так и стояли друг перед другом, два ровесника, два сына одного народа, наконец, два коммуниста.
Алексей, мобилизуя всю свою волю, чтобы преодолеть растерянность, думал: «Знаю, старший лейтенант, ты меня на излом будешь пробовать. Знаю, ты уже ненавидишь меня, потому что в твоих глазах я — трус и предатель. Знаю, ты уж постараешься… Но ты забываешь, старший лейтенант, что я — коммунист и партизан, что хитрить и скрывать мне нечего. И ты не смотри на меня так страшно: я не боюсь тебя. Давай, начинай! Я готов!»
А Швалев, закурив папиросу, заложил руки назад и резкими, сильными движениями пальцев разламывал на мелкие кусочки невыброшенную спичку. Он чуть покачивался с каблуков на носки, щурил глаза от дыма и молчал. В настороженном взгляде еще сонных глаз Алексея он ловил затаенную тревогу и мысленно бросал ему: «Что, попался, голубчик? Боишься? Конечно, боишься и напрасно стараешься это скрыть. Раньше ты бежал из армии, спасая свою шкуру, а теперь, после Сталинграда, ты понял, что мы победим, и спешишь пристроиться. Сейчас ты будешь мне выкладывать все, что давно приготовил: „И в армии ты не служил, и звание тебе присвоили неизвестно почему, и нашим ты помогал, и в партизанском отряде ты был. И будешь уверять, что состоял в партии, только билет закопал в саду под яблоней. Но ты меня совсем не знаешь, переодетый дезертир! Все это я уже слышал тысячу раз. Имей в виду, голубчик: еще никто, ни один человек, побывавший здесь, не мог доказать того, что говорил!“».