Дождь прекратился, но небо по-прежнему было затянуто черными, набрякшими влагой тучами. Держась за руки, Куен и Кань вышли из-под моста и, выбравшись на дорогу, быстро зашагали дальше.
— Скоро придем в Ха, — сказала Куен, взглянув на небо. Голос ее потеплел. — Может, тебе передохнуть здесь, а завтра пойдешь. Остановимся у тетушки Кай, дом у нее хороший, я тебе рису отварю.
— Да нет… мне, пожалуй, лучше идти дальше…
Кань говорил медленно, с трудом произнося слова, точно ему что-то мешало. Куен удивилась. Когда они подошли к развилке дорог, Кань вдруг остановился и, избегая ее взгляда, сказал:
— Прости, Куен, я… у меня семья…
Куен вспыхнула и долго не могла произнести ни слова.
— Ладно… иди…
Высокая, стройная фигура Каня медленно удалялась, пока наконец, совсем не скрылась из глаз. Куен вздохнула, свернула на тропинку и пошла вперед, не обернувшись ни разу. Спустились сумерки.
В последние дни мая жара стояла нестерпимая. В час, когда начинается вечерний прилив, по безлюдному асфальтированному шоссе, протянувшемуся через пригород Хайфона, вдоль реки Зе, мутно-красные воды которой смешались с соленой морской водой, неторопливо шагал матрос. Он давно уже бродил взад-вперед по шоссе, нетерпеливо поглядывая в сторону города, над которым, застилая полнеба, поднимались столбы дыма.
С моря долетел порыв ветра, зашумела, зашелестела листвой казуарина. Матрос закурил сигарету и направился к полуразрушенной печи для обжига извести, которая стояла на берегу реки. Но, не дойдя несколько шагов до нее, он вдруг остановился перед высоким баньяном, заметив зеленый бумажный листок, приклеенный к стволу. Матрос подошел поближе.
«Соотечественники!
Миллионы людей умирают с голоду, а японцы отбирают рис, облагают население податями. Тысячи людей гибнут от бомб и снарядов, а японцы насильно вербуют наших мужчин в солдаты, заставляют их грузить свои суда в порту.
Соотечественники!
Объединяйтесь, чтобы дать отпор врагу!
Ни единого зерна японцам!
Ни одного су в пользу японцев!
Ни одного солдата японской армии!
Ни одного кули японцам!
Вьетминь».
Глаза матроса сверкнули, он отшвырнул сигарету, сунул руки в карманы брюк и пошел прочь от дерева.
…Кажется, едут! Со стороны Хайфона медленно подъехала двуколка, запряженная лошадкой, и остановилась около чайной. Из повозки вышла женщина в ноне, с кошелкой через плечо, по виду лоточница, а повозка, доверху набитая корзинами, покатила дальше.
Когда двуколка скрылась из глаз, женщина, выпив чашку чая, направилась прямо к дереву, под которым стоял матрос.
Поравнявшись с ним, женщина метнула быстрый взгляд из-под нона и пробормотала про себя: