Старик поднялся со скамьи. Май словно очнулась.
— Что вы, как можно! На дворе ночь, дорога неблизкая, переночуйте у нас, утром пойдете.
— Благодарствую, тетушка, но меня дела ждут. Я и так только за полночь доберусь.
— Ну, если дела — не смеем неволить. Дороже Кхака у меня не было никого на свете. И вот… такая беда. Теперь… — Голос старой Май задрожал, прервался, но она справилась с собой: — Не знаю, как и благодарить вас! За все, что вы сделали…
Выйдя во двор, старик надел нон, повесил через плечо кошелку и, поклонившись на прощание, направился к воротам. Куен пошла проводить его и тут только вспомнила то, о чем хотела спросить еще во время их беседы.
— Простите, вы упомянули про какую-то женщину. Вам известно, кто она?
— Ах да! — Старик остановился. — Я ведь думал, что это его жена. Сам он, когда отдавал мне рубашку, так вроде и сказал: жена прислала. И ребята в тюрьме говорили, приходила, мол, жена его, хлопотала о свидании. Свидание не разрешили, а передачу он получил. Может, они недавно поженились? А то у партийных и так бывает — скажут, что женаты, чтобы удобней связь со своими держать. Но тут что-то не похоже. Ребята говорили, любила она его. Может, и вправду жена.
Он вздохнул, задумался. Да, видно, над домом этим тяготеет рок!..
Стемнело. Старик еще раз простился и ушел.
Вернувшись в дом, Куен застала мать на том же месте: она неподвижно сидела рядом с Тху, горестно опустив голову. Дом казался вымершим. Тишину нарушали лишь всхлипывания девочки. И тут Куен вдруг охватил страх: ей представилось, что мать умерла. Но нет, нельзя опускать руки, иначе все в доме пойдет прахом! Ведь она теперь стала опорой семьи, единственным утешением старой матери.
Куен вывернула фитиль и пошла на кухню готовить ужин.
Они сели ужинать. Тетушка Май чувствовала такую слабость, что палочки валились у нее из рук. На все уговоры Куен она отвечала только: «Оставь меня, дочка, покорми лучше Тху». Девочка не сводила глаз с бабушки и тети. Она видела их горе и едва сдерживалась, чтобы снова не расплакаться.
Когда Куен убрала поднос с посудой, старая Май сказала ей:
— Возьми кусок белой ткани в моем узле, оторви ленту и повяжи Тху. Да зажги благовонные палочки на алтаре, я помолюсь.
Куен обвязала голову Тху белой траурной лентой. Старушка обняла девочку, притянула ее к своей иссохшей груди:
— Тебе, внучка, уже девять лет, и теперь ты вместе с нами три года будешь носить траур. Твой отец ушел туда, где пребывает душа дедушки. Французы сослали дедушку на каторгу, и он там умер. А теперь они убили твоего отца. Это не люди, это — звери!.. Я теперь стала совсем уже старенькая, умру — останешься жить с тетей. А вырастешь — не забывай об отце!