— Донг!
Донг сидел в своем кресле молча, почти неподвижно. Он всегда чувствовал себя неловко в этой комнате с мебелью черного дерева и массивным алтарем, задернутым красными, выцветшими от времени шелковыми занавесками. При появлении Нган он поспешно вскочил с кресла и ушел с девочкой в соседнюю комнату, радуясь, что избавился от скучной беседы.
— Что же ты так долго не приходил? — с упреком спросила Нган.
— А где Лок?
— Спит.
Донг огляделся. В комнате стояла кровать главы семейства, топчан Нган, платяной шкаф с зеркалом, буфет и обеденный стол, на котором были разложены учебники Нган. Кровати Лока не оказалось.
Уловив во взгляде Донга недоумение, девочка улыбнулась:
— Мы его устроили на кухне, здесь он ни за что не хотел остаться. Пробовали его уговорить, но он поднял крик.
Нган говорила о брате с трогательной теплотой, однако видно было, что ее смешило странное поведение Лока.
— Покажи, что вы сейчас проходите.
Донг присел к столу и стал листать тетрадку. Нган поставила на плитку чайник, достала из буфета и расставила на подносе чайную посуду.
— Попробуй-ка. — Нган поставила перед Донгом тарелку с конфетами. — Сама делала.
Когда чайник закипел, Нган заварила чай и понесла поднос в гостиную.
Донг удивился, увидев, какие чистые, аккуратные тетради у Нган, какой ровный и четкий у нее почерк, такой же ясный, как и черты ее лица. Но когда он открыл альбом для национальных орнаментов, он был просто поражен. Сюда Нган переносила узоры вязки. В подборе красок чувствовался отличный вкус, рисунки были строгие и изящные. В этой убогой комнатушке с ветхим семейным алтарем, пережившим не одно поколение хозяев, развивалось самобытное мышление, сложный духовный мир. Так среди сухих колючек кактуса неожиданно распускается прекрасный алый цветок.
Когда Нган вернулась, Донг стал с интересом разглядывать ее. Нган была в том возрасте, когда в девочке уже ощущается девушка. И овал лица и черты оставались пока еще детскими, но в тоненьком гибком стане, в длинной черной косе, в блеске глаз уже угадывалось что-то девичье.
— Пойдем посмотрим Лока, — предложила Нган.
Они пересекли двор и остановились перед дверью кухни. В кухне было темно, у входа стоял топчан с опущенным пологом из черного тюля. Они стояли молча, прислушиваясь к ровному дыханию, доносившемуся из-под полога. Нган знаком попросила Донга не шуметь.
— Как чувствует себя Лок, ему не лучше? — спросил Донг, когда они вернулись в комнату.
— Сейчас он совсем успокоился, — ответила Нган, пододвигая Донгу тарелку с конфетами. — Иногда за весь день ни одного слова не произнесет. Сидит, улыбается. А то вдруг начнет сам с собой вслух разговаривать. Говорит, это у меня в голове люди спорят. Послушаешь — смех берет! Папу он очень боится. Увидит — отвернется к стене, сядет, ноги под себя подожмет, руки на груди сложит, глаза закроет, ну точь-в-точь Будда! И все бормочет, бормочет. Иногда ночью выйдет во двор украдкой и бродит там один. Руки вытянет вперед, глаза закроет — словно слепой. Сор во дворе начнет подбирать или в канаве копаться. Вначале мне жутко было! Пробовала удерживать его — он кричит, обзывает меня ведьмой. Раз такую оплеуху закатил — у меня искры из глаз. А стоит отцу выйти — он тут же шмыгнет к себе на кухню. Иногда он все же узнает меня. Становится таким послушным, рассудительным. Позовет, попросит, чтобы я ему испекла лепешку. Потом усадит рядом с собой, положит руки мне на голову и колдует, счастье привораживает.