Мама что-то долго не приходила. Наверное, она не дозвонилась по телефону и пошла в больницу к тете Груне, чтобы успокоить ее, сказать, что Гриша жив-здоров и находится в безопасности под моим неусыпным оком. Как бы там ни было, а каша поспела, и мне надо было кормить своего нежданного подопечного. Я положил дымящуюся кашу в тарелку, подул на нее и подвинул Гришу вместе с табуреткой, на которой он сидел, поближе к столу.
— Сейчас кушать будем, — бодро сказал я. — Уже кашка поспела.
Достав из шкафа ложку, я зачерпнул ею кашу с края тарелки и попросил:
— Открой, Гриша, ротик, я тебе кашку положу.
Гриша сердито мотнул головой и, отбирая у меня ложку, заявил:
— Я сам!
Сам так сам, мне даже легче. Я отошел в сторонку и стал наблюдать, как Гриша управляется с кашей. Он загребал ее с тарелки по полной ложке и, широко открывая рот, старался сразу соскрести с ложки все, что на ней было, и тут же все проглотить. Благодаря такому универсальному методу с кашей Гриша управился в один момент. Он положил ложку на стол и сказал:
— Все.
— Вот и хорошо, — ответил я. — Вот и замечательно.
Говоря такие бодрые слова, я между тем совершенно не знал, что же мне дальше делать. Гриша же, как можно предположить, до сих пор молчал только потому, что был голоден. Наевшись же, он сразу обрел дар речи.
— А где мама? — насупив брови и сморщив носик, пропищал он. — Хочу к маме.
— Мамы нет, — сказал я. — Мама далеко.
Услышав эти мои слова, Гриша, вместо того чтобы успокоиться, еще больше закапризничал.
— Ма-ма! — завопил он во все горло. — Хочу к маме! Ыы-ыы!
Унять его не было никакой возможности. Я играл на деревянных ложках, бил в алюминиевую кастрюлю, как в барабан, свистел и плясал — ничего не помогало. Улучив все же момент, когда Гриша замолчал, чтобы перевести дыхание, я сказал:
— Послушай, мама будет сердиться. Она вернется и будет недовольна, что ты не спишь, а капризничаешь.
— А мама к теляткам ушла, да? — довольно бодрым голосом спросил Гриша. — Она утром придет? Я знаю, я видел ее теляток. Они у нее такие гладенькие!
Я сообразил, что самое время уложить Гришу спать.
— А тебе спать пора, — сказал я. — Спать пора. Вот и кроватка готова. Давай я помогу тебе раздеться.
Но едва я попытался снять с Гриши свитерок, как он, отстранив меня, снова заявил:
— Я сам!
Он довольно быстро разделся и нырнул под одеяло.
— Вот и хорошо, — сказал я, облегченно вздохнув.
Но Гриша, покрутившись на кровати, снова захныкал:
— Ыы-ыы!
— Чего тебе?
— К маме хочу. Домой хочу!
Разве мог я ему сказать, что дома у него больше нет, что на том месте лежат сейчас одни головешки.