— А что я вам говорил?!.. Вы пророчили революцию вовсе не потому, что она созрела! Нет, меньше всего потому! Просто вам хотелось-таки её позарез! А там никакой революцией даже не пахло!
— А пахло парашей, — буркнул Дмитрий, надеясь прервать сверлящий душу голос.
— Х-ха, что ты ещё скажешь на это? Тебя заедает, что я глубже и дальновидней разбираюсь в политике, нежели вы все вместе!
Не помня за ним такой прозорливости, люди с недоумением взглянули на сверхчеловека, умолкшего до полного затишья революции.
Бравые статьи в поступающих газетах по-прежнему угнетали Петра. Хоть сознание уже спокойно воспринимало происшедшее, хандра становилась всё неодолимей. Спасти от неё могло лишь действие. Вместо прогулки Пётр заглянул в библиотеку.
Создал это сокровище очень обходительный Павел Фабричный, тонким, нежным ликом и золотистыми кудрями похожий на ангела. Просто не верилось, как такой кроткий человек с девичьей улыбкой мог жить в солдатской казарме. И совершенно не верилось, что ещё до революции мог застрелить своего батальонного командира. Уже девять лет прозвенел Павел кандалами, доведя число книг до восьми с половиной тысяч. Он так умело всё организовал, что лучшие издательства считали делом чести посылать сюда самые интересные книги. В том числе — запрещённые даже на воле. А чтобы они благополучно попадали к читателям, специально для цензора Квятковского добавлялись тома в отличных переплётах, с изящными иллюстрациями. Они безотказно смягчали чуткую душу всегда хмурого тюремщика. Зная, насколько это рискованно, Пётр полюбопытствовал:
— Не боишься влипнуть?
— Гм, конечно, боюсь... — мягко улыбнулся голубоглазый Павел, — что едва ли протяну вечный срок, чем оч-чень огорчу начальство.
Как не позавидуешь кремнёвой стойкости обречённого. Вот кому постоянные хлопоты и заботы не позволяли кручиниться. Подумав, не попроситься ли в помощники, Пётр начал осматривать полки. Глаза споткнулись о книгу Екатерины II. Не слыхивал о такой. Да и нужна была... Пошёл дальше. Но что-то заставило вернуться. Раскрыл книгу наугад, прочитав: «Самое высшее искусство государственного управления состоит в том, чтобы точно знать, какую часть власти, малую или великую, употребить должно в разных обстоятельствах, ибо в самодержавии благополучие правления состоит отчасти в кротком и снисходительном правлении». Он прямо оторопел — неслыханное писала царица в своём «Наказе». Перебросил ещё несколько страниц. «Зло есть почти неисцелимое, когда обнажение государства от жителей происходило от худого правления».