— Не смей над ними смеяться, — прошипела Крис. — Смейся надо мной, если не стыдно.
— Почему это мне должно быть стыдно? Ты меня собираешься повесить, а я, значит, должен стыдиться?
— Это не лишено смысла, — сказал я.
Крис поджала губы.
— Террор — не только наилучшая форма политической борьбы, но и моральная, может быть, религиозная жертва.
Кляузевиц повел себя, конечно, неприлично. Он загоготал. Дети покраснели. Я уткнулся лбом в переплеты выставленных на полках книг. В их живые теплые тела, из которых сочились в мир яд и зараза, неисцелимая чума печатного слова.
— Ты только забываешь, что Цицеронов — не Александр II, — сухо сказал я, когда стих гогот Кляузевица. — Он не попрется пешком по городу. Тебе не позволят к нему подойти. У тебя не подымется рука, подкосятся ноги, остановится сердце. Я вам не верю. У вас нет опыта.
— Ни у кого не бывает сразу нужного опыта, — сказала Крис. — Люди учатся на делах.
— Это слова Азефа.
— Кто такой Азеф? — спросил Григорий.
— Глава боевой организации эсеров.
— Можно сказать и так, — мягко заметил Кляузевиц.
— Гришенька, — сказал я, — но ты-то, ты?
— Почему бы нет? — сказал он. — Не все видят во мне только смазливую куклу.
— Да, — сказал Кляузевиц с сомнением. — Ты действительно больше похож на волка революции. Ключевые слова: империя, честь, верность традициям и верность обетам, оружие, красное знамя и но пасаран. И вот еще что, — он оживился, — вам красный фосфор все равно без надобности, так я возьму его себе. За консультацию.
Григорий улыбнулся. Крис отвернулась. Ночевать я, от греха подальше, ушел к Кляузевицу.
В городе что-то начали постреливать. Телевизор чуть ли не ежедневно сообщал нам об убийствах и покушениях. Смотри, учись, как это делается, говорил я Крис. Обстреляли даже Троцкого, спешившего на встречу с каким-то неназванным банкиром, но обстреляли так аккуратно, что никто не пострадал. Воспользовавшись случаем, пресса и общественность обрушили на вождя всю силу своего сочувствия. Если кто-то и надеялся, что Лев Давидович захлебнется, надежды не оправдались.
Культурные круги, Боже всемогущий, когда же у вас появится хоть что-то общее со здравым смыслом. Бесконечно тяжело, разумеется, жить своим умом, но этого уже никто не требует, а знать таблицу умножения не только почетно, но и временами полезно. Чтобы потом, когда вас посадят на тележки, догадаться, в чью сторону плюнуть. Что? Правильно, скорее всего это будет зеркало.
Через какое-то время на столбах и дверях подъездов появились красно-черные клочки бумаги, извещающие мирных обывателей о терроре как наилучшей форме политической борьбы. Одну такую листовку я сорвал и принес домой.