11 апреля 1942 года
* Сообщение Эриха Манштейна (11-я армия. Крым):
«Ударная сила противника была теперь окончательно исчерпана. Храбрые дивизии, вынесшие это оборонительное сражение, несмотря на нечеловеческое напряжение сил, могли теперь отдохнуть, хотя и не было возможности отвести их с передовой. Что же касается командования армии, то оно приступило после тяжелой, принесшей много кризисов зимы к своей очередной задаче, к подготовке наступления с целью окончательного изгнания советских войск из Крыма…»
* * *
* О событиях после одного воздушного боя рассказал специальный корреспондент «Красной звезды» П. Павленко:
«Дело происходило в Крыму. Четыре наших бомбардировщика, прикрываемые сверху семью истребителями, вышли бомбить укрепленный пункт немцев. Они сделали глубокий заход со стороны противника, километров на 40, приблизились к цели и разбомбили ее без всякой помехи. Однако их глубокий заход, по-видимому, вызвал за собой в воздух семерку „мессершмиттов“. Когда наши были уже над линией фронта, немцы догнали их.
Бомбардировщики шли на высоте тысячи метров, прикрывающие их истребители — на 1500, 1600, 1800 метров. Две атаки „Мессершмиттов“ были молниеносно отражены. Судя по опыту, немцы не должны были пробовать счастья в третий раз. Особой настойчивости подраться, когда угрожала опасность, у немцев за последнее время не замечалось. Но именно в этот день они были настойчивы и пошли в третью атаку.
И тут одному из „мессершмиттов“ все-таки удалось прорваться к нашим бомбардировщикам. Немедленно на него набросилась тройка наших истребителей. Почувствовав опасность, немец стал отворачивать в сторону и тут попал под обстрел младшего лейтенанта Виктора Радкевича.
Закусив губу, как охотник, взявший на прицел зверя, и всем своим существом чувствуя, что успех будет сейчас или никогда и что нельзя отрывать глаз от врага, Радкевич управлял самолетом автоматически.
Он чуть заглядывал вправо и, уже беря вправо машиной, чуть скашивал глаз влево и тотчас пикировал влево, полный огня и страсти сражения. И пулеметы, и рули, и мотор, и самое сердце Радкевича были единым живым организмом. Младший лейтенант держал немца под огнем до тех пор, пока „мессершмитт“ не задымил.
Сколько прошло времени с начала боя, он не помнил. Он даже не чувствовал, дышал ли он за это время. Радкевич никого не видел в воздухе, кроме этого, теперь уже, безусловно, „своего“ немца.
Задымив, „мессершмитт“ стал снижаться и вдруг, не выпуская шасси, неожиданно приземлился на нашей территории. Радкевич и подоспевший Орлов стали виражить над вражеским самолетом. Дым с правой стороны его мотора прекратился. Машина была, по-видимому, цела, но, покинув небо, она как бы вышла из „воздушной игры“ и оказалась вне досягаемости. Бой прервался, победа ускользала из рук Радкевича. Но он ни за что не хотел упускать ее из своих рук. „Есть упоение в бою“, — сказал как-то Пушкин, и пушкинское страстное упоение боем, охватившее Радкевича, искало выхода.