С моего носа капают сопли, и я утираю их рукавом.
– Как она?..
Парень смотрит куда-то за мою спину.
– Думаю, во сне.
Я поворачиваюсь и устремляю взгляд на кровать. Разноцветное, яркое, связанное крючком одеяло Мормор кажется мне невыносимо веселым. Между двумя подушками в белых наволочках втиснута кособокая думка в форме сердца, которую мы с ней сделали вместе, когда мне было восемь лет.
Моя бабушка умерла в той самой кровати, на которой я сейчас сижу.
Я прижимаю руку ко рту. Без Мормор ее личные вещи представляют собой грустное зрелище: металлическая щетка для волос с оставшимися на ней длинными светлыми волосками, лежащая на столике трюмо, нитка жемчуга, висящая вверху на зеркале, синяя шаль, свисающая с двери огромного дубового гардероба. На прикроватной тумбочке стоит фотография меня и мамы в серебряной рамке, рядом стакан воды, вышивание, натянутое на деревянные пяльцы, и пара ножниц. Впечатление такое, будто она может войти сюда в любую минуту.
Я нагибаюсь и рывком открываю свой рюкзак. Парень вздрагивает, когда я вдруг начинаю выдергивать из него вещи и швырять их на пол. Пижама, джинсы, кроссовки. Мои руки движутся быстро-быстро, словно они и не мои. Почему я так долго медлила? Ведь я могла бы купить билет на самолет еще несколько недель назад. Я должна была находиться здесь!
Парень протягивает мне бумажный носовой платок. Я выхватываю его и сморкаюсь, пока он нерешительно топчется в дверном проеме, похожий на сиротливого падшего ангела. У него такое необычное лицо – прямой нос, полные губы и поразительные глаза, разрезом похожие на кошачьи. Одежда на нем тоже донельзя странная: жилет, надетый поверх черной рубашки, облегающие черные джинсы с разрезами на бедрах, как будто их разорвал когтями дикий зверь, и черные ботинки с металлическими шипами по бокам.
Во мне поднимается гнев: – Ты сказал, что можешь все объяснить. Так давай, объясняй!
Он опускает глаза в пол и начинает говорить, осторожно подбирая слова, чтобы случайно не сказать что-нибудь не то, хотя по-английски он говорит безупречно, а его норвежский акцент почти незаметен:
– Простите меня. Мне надо было где-то ночевать, а в этом доме никто не жил. Я подумал, что никому здесь не помешаю. – Он показывает на дверь: – Я спал в другой комнате и не думал, что кто-нибудь может сюда прийти.
– Ты не знал, и тебе было начхать! Убирайся!
Я бросаю взгляд в окно и вижу молнию. Корявое дерево на миг появляется из ночной тьмы, его узловатые ветви неистово раскачиваются на ветру. На мгновение меня охватывает ужас – мне кажется, будто оно может ожить и прийти сюда. По оконным стеклам барабанит дождь, словно сотни крошечных кулачков, стучащих, чтобы их обладателей пустили в дом.