Лерка стояла рядом, такая же замученная, запыленная, с мокрым от пота ежиком волос. Стянутая сфера валялась у ног.
— Эх, снять бы сейчас броник и поваляться на пляже, — устало сказала она.
И эта безобидная фраза вдруг всколыхнула во мне какое-то дикое раздражение, неуправляемый псих, злобу, и я ответил ей резкими неправильными словами. Уже говоря, понимал, что выдаю не свои слова, а где-то услышанные и, видимо, запавшие в мозг, ненужные, гадкие, грязные, несправедливые и очень болезненные, но не мог остановиться. Что-то отвратительное и плохое полезло из меня, мерзкое и гнусное. Часть меня ужасалась тому, что я делаю, а другая часть не могла остановиться, выговаривая чей-то чужой текст. Вся накопленная за шесть месяцев усталость, раздражение, страх и каждодневное ожидание беды сейчас изливались из меня бранным потоком.
Все удивленно замерли. А Лерка отшатнулась от меня, как будто ее ударили. Глядя на меня и не веря происходящему, растеряно моргая и закусив губу. Со звоном лопнула связывающая нас тонкая струна.
И в это самое время с визгом тормозов притормозила рядом на секунду белая вазовская шестерка. Из открытого салона громыхала музыка, и я увидел, как качнулась кисть руки, выбрасывая к нам в ноги гранату. Как в замедленной съемке, уже в воздухе отлетела скоба. А машина, выплевывая из-под колес пыль и камни, с пробуксовкой отъезжала, резко набирая скорость. Я заорал что было мочи:
— Граната!
Падая, как учили, в сторону от предполагаемого взрыва, но умом понимая, что зря, все зря — это смерть. В голове всплыла заученная цифра сплошного поражения цели. И вдруг, скорее ощутив, что происходит, я поднял глаза и не поверил, не захотел принять происходящее — вопреки всем учениям и наработанным за время сработки и тренировок рефлексам Лерка каким-то ломаным движением падала на гранату. На долю секунды мы встретились с ней глазами, полными предсмертной тоски и удивления. По пыльной щеке текла слеза, первая слеза за долгую командировку, и одними губами она прошептала мне на прощание:
— Живите.
И в следующую секунду с силой рухнула на эфку, пытаясь глубже утопить ее в спрессованную сухую глину. Кажется, я даже услышал, как о ребристые бока гранаты стукнулся бронежилет. А дальше был взрыв. Резкий, сильный, обжигающий. Удар, который перевернул меня.
А затем осыпающиеся комки глины завалили нас всех. Кто-то закричал. Послышался чей-то стон. Взведенный, я соскочил, не чувствуя боли, и как подкошенный рухнул на колени — ногу перебило осколком. Но это было не важно.
Я вглядывался в лежавшее рядом растерзанное тело, не веря произошедшему, пытаясь уловить хоть какое-то движение и уговорить весь мир, что этого быть не может, этого не должно быть, это только сон и сейчас с земли поднимется Лерка, отряхнется и все пойдет своим чередом. Но этого не происходило. Лишь Буран, скуля и оставляя бурый след за собой, полз к хозяйке на брюхе. Дополз. Лизнул окровавленную руку, вильнул хвостом и затих, прижавшись к ней мокрым от крови боком.