— Бежим! — заорал напарник, и мы рванули вниз, перелетая лестничные пролеты, как в детстве. А снаружи творилось что-то невообразимое: рев, грохот, скрежет. Здание кренилось и где-то, видимо, уже осыпалось. Пролет качнулся, и напарник упал, соскользнув руками с перил. Я рывком поднял его, и мы побежали дальше вниз, пытаясь вырваться из этой западни. По инерции вылетели из подъезда и встали как вкопанные. С неба сыпалась бетонно-кирпичная крошка, дальше пяти метров ничего не было видно. А когда марево осело, ландшафт изменился до неузнаваемости. Дома стали пониже, улицы поуже. На месте расположения нашего блокпоста, словно открытая могила, зияла пасть огромной воронки. БТР лежал на боку искореженной грудой неопределенного цвета. А наш взвод, который с боями дошел и закрепился на этом месте, превратился в кровавые ошметки, которые покрывали липкую зимнюю жижу. В живых не осталось никого. Атака авиации не оставила даже тел. Все стало единым: плоть, кровь, грязь, железо и бетон.
Через пару улиц убили Леху. Моего напарника Алексея Волнового с позывным Боцман убил снайпер.
* * *
И вот теперь мы втроем пытались выйти из города. Нет, что я говорю, это не город — это огромная черная тварь, пожирающая людей, перемалывая кости бетонными осколками зубов, переваривая их нашпигованные железом тела и смакуя поджаренные трупы, громко чавкающая и отрыгивающая кровавые ошметки. Эта тварь, причмокивая, пила кровь и все время находилась в поиске, в движении, громко ревела и требовала жертв. Этот город вкусил человечины, ожил и стал сам по себе — злой, жестокий, черный, грозный и абсолютно мертвый. Фигня, конечно, получается, как это может быть — живой и мертвый одновременно. Но в этом месте, лишенном времени и пространства, такое казалось реальным. Этот город стал безумен. И безумные шакалы носились по нему, ища новую жратву для своего божества, — кромсая, взрывая, уничтожая. Ибо только трупятинка, приправленная ужасом, была по вкусу их идолу войны. Поэтому бандитам было мало убить, им надо было покуражиться, порезвиться, утолить свою жажду садизма. Им было важно сломить, запугать, исковеркать. И это началось задолго до нашего прихода. Я не знаю, что случилось с этим народом, но что-то с ним ведь случилось, раз они стали стрелять, резать, насиловать, грабить своих соседей, людей, которые жили с ними рядом столетия, с которыми они вместе встречали праздники, беды и несчастья, вместе веселились и печалились. И вдруг вспомнили, что они русские, объявили их чужими и обрекли на смерть. Разбудили страшную Тварь, не знающую жалости и сострадания. Только одного не учли эти темные люди, что Тварь ненасытна, не разбирает, кто свой, кто чужой, жрет всех подряд и имя у нее — Война.