— В твоей голове только чепуха всякая и родится, — плюнул в сердцах Керим. — Молчал бы уж…
— Нет, почему? — не унимался Чары. — Всё равно баи не дадут нам житья. А в другом месте, глядишь, и найдём своё счастье.
Керим упрямо молчал.
Чары подождал немного и спросил насмешливо:
— Что ж ты молчишь? Может, тебя обидели мои слова Атаниязе?
— Ничего ты не понимаешь, — беззлобно отозвался чабан.
Он остановился, делая вид, что осматривает отару.
Чары проехал вперёд.
Они повернули отару на юг, к колодцу, у которого решили заночевать. Вода здесь была неглубоко, и трава росла дружно, хоть и вытаптывали её ежедневно тысячи копыт.
Напоив овец, Керим отогнал их в сторону, где на возвышенности зеленела нетронутая трава. Овцы стали лениво щипать её, а Керим, опершись на крючковатую палку, смотрел на них потеплевшим взглядом. Не ему принадлежали эти овцы, но он привязался к ним и радовался, что все они здоровы и сыты, покрыты гладкой шерстью, и курдюки у них тяжёлые, тугие. Ягнята, ещё бестолковые, суетились возле маток, тыкались мордочками в их тёплые животы, блеяли тонко и жалобно.
После ненастных дней установилась вдруг тёплая, тихая погода, и было приятно вот так, на лёгком ветру, стоять и смотреть вокруг — на жёлто-зелёную, с красноватым отливом, тёплую даже на вид землю, на сочный багровый закат, который бросал на холмы и на высокое небо, и на всё живое в степи отблески своего величественного, уже затухающего пожара. По мере того, как опускалось за горизонт солнце, пламя заката бледнело, тени на земле становились всё длиннее, багрянец сходил с предметов, и всё вокруг постепенно теряло свою дневную чёткость, а в низинах обволакивалось сумерками, как туманом.
Керим проснулся от странного зачарованного забытья. Деловито, уже иным, хозяйским, придирчивым взглядом осмотрел он отару, убедился, что всё в порядке, и вспомнил про капканы, поставленные накануне в надежде разживиться зайцем или лисой. Он почти бегом сбежал с холма и, ещё не увидев капкана, по какому-то необъяснимому наитию, вдруг понял, что добыча есть.
И верно — почти одновременно услышал он зловещий рык и увидел попавшегося в капкан матёрого волка.
Земля под ним была истоптана, исцарапана когтями, забрызгана кровью. И оскаленная пасть зверя тоже была в крови. Остервенело грыз он цепь, стальные дуги капкана и, отчаявшись, саму защемлённую лапу, взвывая и рыча от боли, превозмогая её ради свободы. И эта жажда воли, отчаянная решимость любой ценой вырваться из западни были так сильны, что Керим было залюбовался им, но вспомнив, сколько зла принёс и — вырвись он сейчас — ещё принесёт чабанам лютый хищник, выхватил сверкнувший в лучах уходящего солнца нож. И тут же у него мелькнула озорная мысль — схватить зверя живьём. Изловчившись, он прыгнул к нему и ударил палкой по голове. Волк взвыл и упал, скребя землю когтями. Керим тут же придавил ему коленом шею и двумя ударами ножа рассёк сухожилья на задних ногах. Теперь надо было окончательно обезопасить его, и чабан, ловко сунув палку в окровавленную пасть, стянул её своим поясным платком.