— Вы знаете — вчера было собрание, — жестоко сказал Атанияз, пристально вглядываясь в лица гостей. — Вызывают всех чабанов и чолуков, чтобы натравить их на хозяев, чтобы поссорить нас. Ишан-ага не раз говорил нам, что совершить грех легче, чем заслужить прощение. Мы знаем, как жестока новая власть, один Батыр чего стоит! И несчастные могут не устоять, предать единоверцев, своих хозяев. Надо спасти их! Подумайте, как сделать это святое дело. Для того и позвал я вас.
Он прикрыл глаза и стал раскачиваться из стороны в сторону, словно мучила его боль за ближних, готовых совершить грехопадение.
Наступила тишина. Атанияз чувствовал, что люди боятся говорить то, что думают. Надо было бросить щепотку соли на саднящую рану одного из них.
— Ты на себе испытал их власть, Оразсахат, — тихо сказал он, не открывая глаз. — Ты лучше других знаешь, на что способны большевики.
Дымчатая борода Оразсахата-ага дрогнула. Он вздохнул, судорожно сцепил пальцы на коленях.
Уж он-то знал. Батыр чуть не упек его в Сибирь, будь она неладна. А ведь не был Оразсахат именитым баем. Правда, хозяйство имел крепкое — стадо баранов голов на восемьдесят, два породистых быка, три верблюдицы с верблюжатами. Но до таких, как Атанияз, далеко ему.
Когда начали организовывать колхоз, к нему пришел Атанияз.
— Колхоз для голодранцев, — зло сказал он. — Не вздумай встать на этот неверный путь. Лучше давай объединим отары, пусть твои и мои сыновья пасут их в песках. Не пропадем, если наше будет с нами. А отдашь — станешь нищим. Вон Баба в рваных чарыках ходит, Самат — и того беднее.
Оразсахат и сам так думал. Сколько ни есть голов в хозяйстве. — а свое. Лучше уж держаться Атанияза, с ним не пропадешь.
Недавно Оразсахату еще раз предложили вступить в колхоз, терпеливо разъясняли, каким будет обобществленное хозяйство, что это сулит каждому колхознику. Оразсахат слушал, кивал головой, — соглашался. Но ответа твердого не дал, решил повременить, подумать.
На другой день его вызвал Батыр.
— Ну, — зло спросил он, — прямо скажи — за колхоз ты или против? Будешь вступать?
Оразсахат сделал вид, что не замечает его гнева, простодушно ответил:
— Э, я человек темный. Вот посмотрю, что это за колхоз будет, может, и вступлю.
Батыр вскипел, ударил ладонью по столу.
— Приглядываться вздумал? Врешь. Кулак — вот ты кто. Мы таких — вон из поселка. В Сибирь! Чтоб не повадно было.
Старик обиделся. Встал, запахнул халат, сказал холодно:
— Ваша власть. Можешь меня даже в землю живым закопать. Но только делать я буду так, как сам считаю нужным. Не люблю, когда кричат на меня. Ты, Батыр, забыл наши обычаи, не почитаешь старших. А это плохо.