— Вот был у меня друг, Таги-чабан, не знаю, помнишь ты его… — Керим обращался к Чары, но было видно, что говорит он как бы для самого себя. — Я его слова запомнил: «Не думай, что пустыня мертва: здесь каждый холм, каждый куст саксаула — история». Он много знал таких историй, бедняга Таги.
Чары встрепенулся, глаза его загорелись любопытством. Он даже повернулся в седле.
— А не рассказывал Таги, почему это место называют Ак Эркек-Чал Эркек?
Улыбка тронула тонкие губы Керима.
— Рассказывал…
— Ну? — нетерпеливо подогнал его Чары. — Почему же?
— Да тут такое дело… — почему-то тянул Керим. — Видишь ли, всяк по-своему понимает рассказ…
— Ты расскажи, уж как-нибудь пойму, — обиделся Чары, и на его длинном лице яснее проступили угри.
Керим посмотрел на чолука внимательно.
— Ладно, слушай.
Но прежде, чем начать рассказ, Керим оглядел отару, заметил отстающих овец, снял с плеча узловатую палку, и размахнувшись, швырнул её, крикнув громко, отрывисто:
— О-ё!
И сразу же туда, где упала палка, с лаем кинулись зазевавшиеся было псы.
— Вот так-то, — удовлетворённо сказал Керим. — Эту историю я тебе расскажу, Чары. Потом. А сейчас все Таги из памяти не выходит. С ним я в первый раз в пески вышел.
Чары повернулся в седле и так, боком, сидел пока Керим рассказывал.
— Было это давно, мальчонкой малым совсем был. Трудно мне приходилось, хоть и не баловнем рос. К делу приучен, а только ведь дома-то одно, а здесь, в песках, совсем другое. Здесь один на один с пустыней, даже если люди рядом. В общем плохо мне было, от тоски хоть волком вой. Но чувства чувствами, а хозяин работу спрашивает. Так что не зевай. А был я не опытен Уж и не знаю как, а только потерялся у меня хозяйский верблюд. Будто бы вот сейчас был возле колодца, оглянулся — нет его. Я туда, сюда — нет да и всё. А тут как на зло приехал сам Атанияз-бай. Набросился на меня с кулаками: подавай ему верблюда, хоть из-под земли достань! Таги-чабан заступился поначалу: сам, говорит, пойду искать. Атанияз ни в какую. Мальчишка виноват, кричит, пусть сам и ищет, в другой раз умней будет. В общем пошёл я искать. Верблюд не иголка, конечно, но и пустыня — не байский двор… Сначала по следам шёл, думал: вот-вот нагоню. Да где там! Из сил выбился. А под конец и след потерял. День на исходе, а у меня вода и чурек кончились, а проклятого верблюда всё не видно. Отчаянье охватило. Назад бы повернуть, да страх не пускает: с Атаниязом шутки плохи. А когда увидел я под вечер следы от чарыков и, приглядевшись, понял, что это мои же следы, совсем испугался, понял: заблудился. Озираюсь, все барханы как один, куда назад, куда — вперёд — не поймёшь. Это сейчас мне хоть днём, хоть ночью — всё нипочём. А тогда… Жутко мне стало, ох как жутко! Одна мысль, одно желание осталось — к людям выбраться. А куда идти? Пошёл. Думалось вначале — к колодцу иду. А потом сомнения взяли: колодец в другой стороне. Повернул обратно. Сделал несколько шагов, и снова будто кто-то шепчет на ухо: «Не туда идёшь»… Как тут голову не потеряешь?.. А потом пришёл страх. Голод, жажда, усталость — всё это ерунда по сравнению с ним. Пока страх не овладел тобой, можно ещё бороться, а когда схватит он тебя, — тут всё, конец.