Каждый день, каждый час, тревожимые ветром, барханы неприметно двигались, перемещая свои песчинки с пологого бока к крутому, — так было в любое время года. И только сейчас, по весне, они неожиданно замерли, словно прислушиваясь к пробуждающейся в них жизни и удивляясь, как это на совершенно бесплодной, гибельной почве сживают, начинают прорастать и тянуться к солнцу бледными ещё стебельками прошлогодние крохотные семечки, с виду и не живые будто бы вовсе…
В полдень, когда нежаркое ещё солнце всё-таки нагрело южные склоны холмов, большая отара ладных, заботливо ухоженных овец медленно приближалась к оврагам. Овцы щипали траву и двигались плотно, — как будто белую шубу осторожно тянул кто-то по земле. Глухой перестук копыт, блеянье овец и молоденьких ягнят, звон колокольца на шее козла-вожака, окрики чабанов — всё это преобразило, оживило пейзаж.
Молодой чабан шёл, а его чолук ехал рядом на ишаке. Следом белый верблюд, величаво вышагивая, нёс на горбу их немудрёный походный скарб. Два огромных лохматых пса, высунув языки и обнажив краткие желтоватые клыки, то шли шагом, то бежали возле отары, подгоняя отбившихся, рыча на непокорных. Они хорошо зиали службу.
Чолук, у которого на не молодом уже, с сеткой морщинок у глаз, лице курчавилась чёрная бородка, сказал чабану:
— Ты странный человек, Керим. Молчишь и молчишь. В степи и так тоскливо.
Керим, уже давно думавший о чём-то своём, поднял на него взгляд, улыбнулся.
— Молчу? Так ты рта не даёшь раскрыть, Чары.
Чолук засмеялся.
— А что — надоела моя болтовня?
— Да нет. Я люблю слушать всякие истории. Только вот…
— Что? — насторожился Чары.
— Если человек дело говорит — хорошо, — сказал Керим. — А если так просто болтает…
Он презрительно сплюнул сквозь зубы.
— Ай, лишь бы интересно было! — беззаботно рассмеялся чолук.
Керим глянул на него мельком, помолчал и сказал негромко:
— Лучше построй один мост, чем сто мечетей, — так говорят в народе.
— К чему это ты?
— А к тому…
Он не договорил. И оба умолкли.
Керим шёл легко, словно бы не оставил позади несколько километров. Впрочем, разве устают в двадцать лет! А Керим был высоким, плечистым, тонким в талии, перехваченной поверх старенького халата витым платком. Глаза его, цепкие как у беркута, глядели весело, и только, когда он задумывался, в них появлялся холодный блеск. Прямой тонкий нос и тёмные густые брови завершали его сходство со степной вольной птицей. А белая папаха на голове и чёрные щетинистые усы придавали ему вид суровый и непреклонный, хотя был он душевным и скромным парнем, бесхитростным и открытым.