– С тех пор я прекратил общение со своей сестрой – именно она решила отдать меня на попечение психиатрам…
– Ты говорил о теле… В больнице ее тоже никто не вспомнил?
– Нет, – я развел руками и криво ухмыльнулся. – Они сказали, что видят меня впервые.
Херес ненадолго умолк, подергивая свои седые длинные пряди. Он разглядывал что-то сквозь темное стекло, за которым неистовствовала стихия. Кажется, на улице начался снегопад, потому что из глубин камина временами попахивало морозным воздухом.
– Я верю тебе, – собравшись с мыслями, произнес он.
– Напрасно, Херес. Я сам уже не верю. После лечебницы все в моей голове спуталось в один огромный и вязкий клубок. Может быть, я действительно болен. И вся моя жизнь – это череда сумасшествия и самообмана.
– А может, и нет, – возразил капитан «Тихой Марии».
Я слабо усмехнулся. Вряд ли меня могли подбодрить слова человека, который в любом событии готов был углядеть знамения свыше. Думаю, старик был склонен поверить во все, что угодно.
Огонь в камине понемногу тускнел, и обугленные ножки стульев все тише потрескивали, отбрасывая зыбкие тени. Я слышал, как порывы ветра за окнами начинают медленно угасать. В заброшенном доме становилось все спокойнее, и в какой-то момент я провалился в сон.
«…Чаще всего серый человек грустит в одиночестве у окна, но иногда он лежит в полной темноте и смотрит в потолок. В эти минуты я могу чувствовать пустоту и боль, что живут у него внутри. Я стараюсь пробиться сквозь невидимую стену и помочь ему, но он не хочет меня видеть… Я думаю, он ненавидит меня, но я не понимаю, почему…»
Из дневника Г. М.
1
Я проснулся от того, что грубый мужской голос выругался, а затем произнес имя Господне. Я повернул голову и ощутил, как в шее под кожей пульсирует острая боль. Я провел ночь, сидя на полу, и теперь занемевшее тело старалось отомстить мне прострелами в позвонках.
– Что случилось? – хрипло выдохнул я.
Это была первая ночь за очень долгое время, когда я смог крепко уснуть без пары бокалов спиртного. Уж не знаю, пошла ли мне на пользу доверительная беседа накануне, но, несмотря на тянущие спазмы между лопатками, я отлично выспался и чувствовал себя непривычно бодрым.
– Да ты погляди, – проговорил капитан, сунув мне в руки какие-то изрисованные бумаги.
Я присмотрелся внимательнее к неумелым художествам. Рисунки явно были сделаны рукой ребенка – корявые, нелогичные и местами слишком карикатурные, они одновременно внушали потусторонний ужас. На первом листе я увидел морское побережье – оранжевый месяц завис над спокойной гладью, зарисованной черно-серым грифелем. Однако сквозь воду просвечивали лишенные зрачков глаза. На втором рисунке размытые очертания фигуры, отдаленно похожей на человеческую, виднелись на темной аллее среди мирно спящих домов. Третий рисунок не понравился мне больше всего. Белесые глаза аморфного, похожего на туман человека, заглядывали в темнеющее окно, и казалось, что они буравят меня своими водянистыми зрачками. Но самым неприятным и зловещим было то, что и призрачная фигура, и эти глаза казались мне отдаленно знакомыми.